Серебряная клятва

– Сдайся, – снова предложила она, наблюдая, как голубой стрелецкий кафтан заливает кровь. – Сдайся, или я всего тебя в куски порублю. Я смогу…

– Убирайся! – выпалил он и опять наскочил, получил вторую рану в бедро, согнулся, но отбился. – Скользкая! Уродская! Гадина! – От очередной атаки он припал на колено и выронил меч, но как оказалось, нож все еще был при нем, и, когда Лусиль неосторожно приблизилась, лезвие вонзилось ей в правое запястье.

– Гаденыш! – зашипела она, прилагая все силы к одному – не разжать пальцы. Снова ударила его по лицу, схватила за волосы, швырнула на камни. – Цеплючий… весь в отца, да?

Он все сжимал нож, скалился, глаза горели упрямой яростью – на миг Лусиль запнулась, вспомнив кое-что. Лес… бродяжка, к которой выходит ухоженный белокурый мальчик с собаками. Он что-то говорит, улыбаясь, а она, не слушая, кидается, и валит его на рыхлый мох, и хватает за горло, глядя, наверное, примерно так же…

– Это мой престол, – зашептала она, щерясь и рассматривая царевича ближе. Наконец удалось поймать его за здоровую руку и обезоружить, но окровавленной он схватил ее за волосы. – Мой, слышишь ты? Да даже если и не мой, то не ваш, точно не ваш, вам…

– А-А-А-А! – завизжал Тсино на одной ноте и дернул волосы так, что в голове словно что-то взорвалось. Лусиль еще раз ударила его, пошатнулась, а в следующий миг что-то заметила боковым зрением, что-то… знакомое, близко-близко, меньше, чем в шаге.

Злое золото. Оно резало глаза острее ножа.

– А-А-А! – завопил Тсино, но уже как-то иначе.

Боль пронзила грудь и лицо, заставив на секунду лишиться сознания. И вспомнить сон.

* * *

Всполохи слепят издали, из-за поворота, заставляют моргать. Ах вот что – птица! Злато-Птица прилетела, может, потерялась? Сердце наполняется теплым восторгом: можно и высунуться, погладить, она славная и красивая, и в прятках не выдаст, но…

– Где моя царевна? – повторяется ласковый зов. – Ах вот ты где, златоперая…

Она появляется следом, на противоположном конце коридора, – высокая, худая, как и неизменно, в белом платье, расшитом жемчугом. Величественно протягивает руку, и птица вспархивает туда, склоняет головы в знак приветствия. Клекочет, возя по полу хвостом. Глядят задумчиво пустые глаза, сжимаются малиновые губы.

– На охоте все… да? И эти на охоте? А тебя не взяли. Как и меня…

Странный голос. И хочется почему-то отпрянуть, и хочется забиться дальше в нишу, замереть, перестать дышать. Только бы не заметила! Разозлится ведь! Не понравятся ей такие игры, а то и решит, что следят за ней. Она…

Кто же она? Почему так дурно? Почему никак нельзя попадаться?

– Выпущу тебя, – летит, льется нежный голос. – Выпущу, бедняжка, если сделаешь кое-что. Сделаешь ведь? Ты любишь меня…

Падает из хвоста птицы одинокое перышко. Необычное оно – алое, будто кровь. Издавна говорят: удачу приносят эти перья. Вот только это подбирать не хочется.

– Передашь кое-что стрелецкому воеводе Ерго, царевна? – глуше становятся слова, но все еще слышны. – Тому, у которого один глаз. Помнишь его? Да? Найдешь в лесу?

Птица говорить не умеет, но поводит левой головой – плавно, живо. Похоже на кивок: «Все сделаю». И горькая, страшная улыбка расцветает на знакомом лице.

– Умница. Ну так слушай.