Серебряная клятва

Лусиль не поняла, что случилось раньше, – детские руки оторвали птицу или взрослые подхватили ее саму. Но она сразу открыла глаза, застонала, потрясла головой и ясно увидела царевича, судорожно прижимавшего пернатое, вымазанное кровью, вопящее чудовище к себе. Оно било крыльями и лапами, а он глядел не гневно, но испуганно – и медленно, точно колеблясь, пятился туда, откуда прибежал. Лусиль пристально посмотрела в его желтые глаза, рвано выдохнула, захотела сказать что-то – сама не поняла, что, – но не успела.

– Стража! Стража! – громче завопил мальчик, развернулся и побежал прочь. – Враг!

Загремели первые выстрелы, загомонили мужские вопли, замерцали фонари. Но хлопнули тяжелые крылья, раскрываясь, – и Лусиль стремительно взмыла, в ту же секунду потеряв сознание. Она надеялась, что беспамятство будет черным. Что там не останется места крови и боли. Но беспамятство полнилось криком, жгучим солнцем и дымом.

И там наконец-то ждала правда.

* * *

Усталая и испуганная, она вытирает слезы златокудрой девочке. Они ровесницы, но одета подружка лучше – в платье-купол цвета утренних лучей. Только что она подралась с братом и сестрой, которые, сговорившись, всегда ее обижали. Да еще папа с мамой с утра кричали до хрипоты.

Голоса и теперь раздаются из дальней светлицы. И холодно от них, и страшно.

– Не плачь, ну не плачь… – бормочет Лусиль, чувствуя мокрые дорожки под пальцами. – Ты же ничем не хуже! Ты самое настоящее солнце!

Подружка – Димира – слабо улыбается, но плакать не перестает. Царь и царица через две или три двери от покоев продолжают кричать, грохочет разбитая ваза. И ничем это не заглушишь, но Лусиль пытается:

– А в следующий раз дашь брату в нос, как я тебя учу!

– Ты храбрая, свет мой, такая… – Димира всхлипывает. – Лучшая, лучший страж!

Лусиль довольно улыбается: как не будешь храброй, когда перед глазами всегда папа? И как – если судьба у тебя особая, неотрывная от царевых детей? Впрочем… и у этой плаксы перед глазами храбрец, не хуже. И что? Младшие брат с сестрой дразнят ее – родительскую любимицу, отбирают вещи, портят одежду, вот и это платье заляпали свиной кровью с кухни. Конечно, баловство, рева не стоит, но все равно…

– Не смей плакать. Перестань, – требует она. – Ну чего ты?

– Устала… Еще мама и папа… опять, у-у-у…

– А это вовсе не твоя беда, – отрезает она, хоть и екает в груди. – Взрослые всегда из-за ерунды брешут, а потом мирятся и смеются. Такие они.

– А вдруг и я виновата? – шепчет Димира одними губами. Вся дрожит.

– Да при чем тут ты? Забудь. Забудь… Свои у них страсти.