Серебряная клятва

Янгред был там, где Хельмо и думал: развалился на крыше, блаженно, по-кошачьи щурясь. Он часто выбирался сюда, в комнатах ему не сиделось. Хельмо пошел навстречу. По черепице он шагал осторожно, опасливо. Мальчишкой он и сам неравнодушен был к высоте, но в день пожара в дворцовом тереме – когда Вайго швырнул с третьего этажа дружинника, когда тот упал поломанной куклой – стал относиться к ней иначе. Страшна высота. Чем выше поднимаешься, тем хрупче становишься. Но здесь, именно здесь, все же было хорошо.

Родительский терем Хельмо занял в четырнадцать: дядя сократил законный срок наследования на год. Терем не примыкал к дворцовому, но стоял на одной с ним территории – Царевом дворе. Здесь жило большинство думных бояр, послов и воевод, а сразу за высокой оградой – стрельцы. Хельмо не жаловал свой запущенный дом. Единственное, что примирило его с наследством, – настойчивость дяди. «Уже мужаешь. А ну как женишься? Куда жену приведешь? Давай, обживайся заранее. Что за дом без человека? И что за человек без дома?» Он не хотел переезжать и, даже переехав, не обустроился. Из родительской дворни никого не осталось, новой он не взял. Хельмо просто не бывал тут, старался чаще ездить по делам, да и благо, при дворе порой устраивались пиры, охоты. Всякий раз, возвращаясь на считанные часы, Хельмо встречал укоряющий взор темных окон. Дом вздыхал, стоило шагнуть на крыльцо. Тосковал. Обижался. «За что меня не любишь, хозяин?» Дядя был прав: что за дом без человека?

Теперь все ощущалось иным. Хельмо наконец-то рад был вернуться: больно изнурил его поход. К тому же он смог предложить кров Янгреду, Инельхалль и Хайрангу, взял зверей. Было непонятно, кто и насколько задержится, получится ли задуманное, но, так или иначе, вместе жилось здорово. За день удалось вымести сор, вымыть окна и вернуть в терем подобие уюта, в первый же вечер закатить пирушку для своих. Не все шло гладко, Хайранг с Янгредом, например, так, видно, до конца и не помирились… но это терпимо. Победа сблизила офицеров, всех. Даже надменные прежде Дорэн с Дэмцигом стали относиться к Хельмо как-то иначе: то ли возгордились победой и обрадовались двойной – двойной ведь! – оплате, то ли правда зауважали. Они оказались куда симпатичнее вблизи, столица им понравилась, Дорэн даже в кого-то влюбился. А вот Янгред… у Янгреда кое-что явно не ладилось.

– А я думаю, где тебя носит. – Он повернулся еще до того, как Хельмо поравнялся с ним, и глянул с тревогой. Делая вид, что не замечает этого, Хельмо сел рядом, поставил в ногах глиняный кувшин, затем – деревянные чаши и поудобнее устроился.

– Я не просто так. Кое-что принес! – Выдернув пробку, Хельмо разлил прозрачный золотистый напиток. Там заискрилось солнце. Янгред заинтересовался, сел прямее. – Это медовуха. Наконец завезли на наш рынок. Значит, город совсем ожил.

Янгред взял ближнюю чашу и принюхался.

– Занятно. Вы что, во все добавляете мед? Так жизнь слаще?

Хельмо усмехнулся.

– Я слышу зависть человека, у которого дома нет пчел!

– Ничего, будут, – уверил Янгред и коснулся его кубка своим. – Ну… за тебя?

– За тебя, – повторил Хельмо и сделал глоток. Оба замолчали, глядя на алеющее небо.

Огненные стояли в Ас-Кованте шестой день. Их тепло встретили: бедные и богатые сразу открыли двери для ночлега. Никому не пришлось разбивать лагерь под стенами; в конце концов оказалось, что желающих приютить героев больше, чем самих героев: у местных ратников ведь были свои жилища, куда они тоже звали боевых товарищей. Особенно, конечно, многим горожанам хотелось заполучить в гости загадочных эриго, но почти весь женский легион поселился с алыми монахинями при монастырях и Шести Братьях.

Дядя отдал флигель терема командованию Свергенхайма: там жили Дорэн, Дэмциг, Лафанцер и еще с дюжину офицеров пониже. А вот Янгред отказался еще до того, как его позвал Хельмо; Хайранг тоже. Оба оправдались тем, что не привыкли к «царской роскоши» и устали от обилия народа вокруг. Хельмо не сомневался: не всем этот отказ понравился, а отговорка про «роскошь» вряд ли убедила, учитывая знатное происхождение обоих. Это его обеспокоило уже тогда. И, что скрывать, задело.