Серебряная клятва

– Мне жаль, – выдавил он, а она уже, щедро оторвав кусок ткани от собственного плаща, перевязывала ему правую ладонь. – Я…

Смел ли он утешать ее – усталую, грязную, окровавленную? Или мог только просить прощения? Ум подсказывал: один человек, скромная потеря. Душа просила не врать.

– Ей попали в голову. – Инельхалль улыбнулась, но ее губы дрогнули. – Это из-за того, что под нашими нарядами было не пронести шлемов. – Она вздохнула. – Впрочем, Астиль и так вечно забывала про шлем. Вечно. Дурочка, хотела, наверное, скорее уйти…

Она быстро отвернулась и пошла к мертвой. Хельмо не последовал за ней, а только глядел потерянно на свою руку. «Хотела скорее уйти». Янгред говорил, она потеряла недавно любимого человека. Не шагнула ли сама под пулю? Нет, не могла…

– К слову, ваш поцелуй всем нам помог. Спасибо.

Инельхалль сказала это, уже не оборачиваясь. Слыша нарастающий шум со стороны холма и идя навстречу обессиленно привалившемуся к стене Янгреду, Хельмо увидел, как, наклонившись, она поцеловала мертвую соратницу в лоб.

Янгред не открыл глаз, когда к нему приблизились, не изменил и позы. Отпечаток ладони – там, где он недавно опирался рукой, – превратился в растекшееся пятно.

– Как ты? – спросил Хельмо и увидел безмятежную усмешку.

– Нормально. Вот и помешались кровью, быстро как, а?

– Что? – растерялся он. Звучало снова… по-дикарски.

Янгред вяло приоткрыл один глаз и ответил, едва шевеля губами:

– У нас надрезают ладони. Ну, два командующих, если их первый совместный поход удачен. И соприкасаются ранами. Обычай. Не то, что целоваться, но тоже недурно.

Со стороны арки кто-то уже мчался навстречу, над городом надрывались колокола, но и холм все плотнее окутывался пылью от копыт. Передышка заканчивалась.

– Вижу, мои поцелуи не дают тебе покоя. Но сейчас точно не до них.

Хельмо заставил себя улыбнуться и первым протянул руку. Янгред, помедлив и истолковав все верно, ответил на пожатие. Его холодные как снег пальцы стиснули ладонь, растревожили раны, и, наверное, кровь – солнечная и иноземная – впрямь смешалась. И Хельмо уже знал: он нашел своих среди чужих. Дальше будет легче.

Первые всадники союзной армии уже врывались в открытые ворота.

9. И вы позавидуете мертвым

– Почему ты не весел, милый брат мой, милый мой воевода?..

Хрустит тихонько изморозь под копытами коней, вздымается холодными серебряными облачками. Удивительная вещь – снег, так она и не привыкла, пусть давно живет в Остраре. А вот он привык, может, потому что дом его не в нежной Инаде, а здесь, в суровой столице, среди ее самоцветных куполов, где Белая Вдовушка – частая хозяйка.

– Я весел, сестрица. Весел, как и обычно, не придумывай.

Ох, не любит она недомолвки, но с ним иначе нельзя. Всегда так было: со дня, как стала невестой, со дня, как почувствовала: ничего не будет прежним и прильнуть бы к кому своему в новых краях. Своим показался он – из-за серебряных глаз в такой же, как у нее, красной подводке, из-за веских речей и смутной власти, какую имел над обоими друзьями: и над буйным Карсо, и над громогласным царем. Так и зажили, и прижились. Потому и не унимается теперь, не год и не два спустя, сердце, ведь к другому ему она привыкла, к другому ехала в гости. Сейчас соколиная охота не несет ему, кажется, радости; даже несколько зайцев и черно-бурая лисица, перекинутые через седло, его не осчастливили. Понурилась голова. Тянется за вороным конем кровавый след, витая цепочка капелек-бусинок.

– Не случилось ли чего, свет мой? – пробует снова, что в стену стучит.

– Нет, мой свет, – говорит как рубит, глаз не поднимает. – Тяжко просто.

И мыслится вдруг немыслимое.