Серебряная выдра (СИ)

Северус попросил его не слишком глубоко проникать внутрь её сознания. Взаимная легилименция не проходила бесследно. Слишком частое и настойчивое вмешательство в разум друг друга могло повлиять на сохранение целостности их собственных «я». Чужие мысли, так или иначе, закреплялись в другом сознании, обретая там новую жизнь, вызывая мутации, подобно проникшему в организм вирусу или токсичному веществу. Кроме того, состояние, в котором Люциус и Гермиона находились в момент воссоединения, было слишком уж соблазнительным для них обоих, слишком приятным, способным вызвать привыкание, а это не сулило ничего хорошего, отчего они договорились не прибегать к взаимной легилименции слишком уж часто. Они даже решили, что освоят окклюменцию сразу, после того, как Гермиону перестанут беспокоить дурные сны.

Люциус не был против. Наоборот, он даже хотел иметь возможность закрывать от Гермионы свой разум, потому как боялся, что она может разглядеть в нём что-то, чего ей знать не следовало. Гермиона, конечно, уверяла, что Люциусу не стоит этого боятся. Говорила, что и так полностью приняла его таким, какой он был, но Люциус знал, что правдой это было только отчасти. Гермиона не старалась обмануть его тем самым. Скорее, она пыталась убедить в этом саму себя. Не потому ли, обретя доступ ко всем его мыслям и воспоминаниям, она даже не пыталась погружаться в них, предпочитая плавать где-то на их поверхности?

Люциус чувствовал, что Гермиона боялась проникать туда, в самую его суть и считал это правильным. В конце концов, его прошлое было только его прошлым, и Гермиона не должна была иметь к этому абсолютно никакого отношения. Она являла собой его настоящее, а потому важным для Люциуса было только то, каким она видела и принимала его сейчас.

В задумчивости он провёл пальцами по своим шрамам. Боль уже не была такой острой, она снова стала тупой и тягучей, и, медленно поднявшись с кресла, Люциус побрёл в спальню.

Там с минуту он ещё постоял у стола, где находилась склянка с кошмаром Гермионы, в очередной раз, задаваясь вопросом, что же всё-таки значил для неё тот свирепый демон из её сна? Была ли это только злая шутка её, растревоженного тяжёлым потрясением, сознания или же она до сих пор безотчётно боялась его самого?

— Люциус? — сонный голос Гермионы вывел его из тяжёлых размышлений.

— Почему ты не спишь? — он обернулся, обратив на неё внимательный взгляд.

— Не знаю, я просто проснулась, — сказала она.

Люциус опустился на кровать, рядом с ней.

— Помнишь что-нибудь?

— Что? — не поняла она.

— Сон, — прошептал он. — Свой кошмар.

— Нет, — Гермиона на секунду запнулась. — Мне вроде бы и не снилось пока ничего…

— Хорошо, — выдохнул он, ложась рядом с ней, и, прикрыв глаза, повторил: — Хорошо.

Гермиона придвинулась к нему ближе, забираясь в его объятия. Нежные губы её коснулись его шеи, и Люциус уронил голову на подушку. Лоб и глаза его охватила странная ноющая усталость, и только сейчас он осознал, что был полностью обессилен. Тело Гермионы горячее, соблазнительное, родное крепко прижималось к его телу, даря покой и умиротворение. Пальцы Люциуса погладили шёлковую кожу Гермионы на её плече.

— Спи, — прошептал он, целуя её в лоб. — Спокойно спи…

***

Спустя несколько часов наступил рассвет, и Люциус, голова которого раскалывалась теперь от боли, так словно вчера он изрядно перебрал с огневиски, поднялся с кровати и направился в кухню, дабы выпить чашку кофе перед опостылевшей ему работой в министерстве.

Гермионы в постели уже не было, и, когда Люциус спустился на первый этаж, до его обоняния донесся запах свежей выпечки. Заглянув в кухню, он тяжело оперся о дверной косяк и с улыбкой посмотрел на залитую ярким утренним солнцем Гермиону, которая готовила завтрак, мурлыча себе под нос веселую песенку. Солнечные зайчики играли в её волосах. Не заметив присутствия Люциуса, она распахнула духовку и извлекла оттуда ароматный яблочный пирог.

Люциуса всегда забавляло то, что на кухне Гермиона вела себя как маггл. Она практически не пользовалась палочкой во время приготовления еды, и он с большим любопытством наблюдал за этой умилительной картиной, которую, по правде говоря, ему доводилось видеть нечасто.

— Люциус? — воскликнула Гермиона, ставя на стол готовый пирог. — И долго ты тут стоишь?

Она положила прихватки и, сияя улыбкой, подошла к нему. Сегодня в её медовых, обращённых на него глазах, таилось какое-то особенное тепло.

— Минуты две, — проговорил он, распрямив плечи.

— А я приготовила тебе завтрак, — сказала Гермиона. — Иди в столовую, я сейчас всё принесу.

Поцеловав её в лоб, Люциус направился в соседнюю комнату. В глазах у него всё двоилось, боль в голове усилилась и, войдя в столовую, он тяжело опустился на свой стул.

— У тебя сегодня какое-то особенно хорошее настроение, — прокомментировал Люциус, когда Гермиона вошла в комнату с подносом.

— А у тебя, подозреваю, ужасно болит голова? — почему-то очень радостно спросила Гермиона.

— Да, Мерлин, это просто невыносимо! — воскликнул Люциус, закрывая лицо ладонями. — Но откуда ты…