Серебряный меридиан

«Мне нужно время для обновления». Эта запись сделана в дневнике в первую ночь в Лондоне после приезда. Мне казалось, что я вернулась, едва уцелев. В наше время испытание невостребованностью в творчестве то же, что испытание безответностью в любви. Те, кто проходит через нее, либо лишаются веры, ожесточаясь, либо покрываются непроницаемой броней, замыкаясь, и в том и в другом случае теряя подлинных себя. Цинизм стал глобальным явлением. Он тиражируется. Он популярен. Теперь хорошим тоном считается неизлечимый невроз. Непросто остаться собой. Мое плавание затянулось. Обратная сторона моей свободы — одиночество. Но именно оно подточило меня. Я до сих пор не могу избавиться от этой контузии. А ведь я никогда не была ипохондриком. Я увлеченно черпала из жизни, страстно желая еще. Мой внутренний голос по-прежнему подхватывает все, что улавливает глаз и слух. Вот почему «Перспектива» так встряхнула меня. Незнакомый человек придумал историю о той, в ком вы вдруг узнаете себя, будто в вас, как в чернильницу, автор опустил перо и создал свой текст. И еще ощущение, словно вам вдруг напомнили то, что вы знали всегда. Когда-то я написала:

По замыслу старинного сюжета,
Что правит мной,
Мне ясно видно, чем душа задета,
И что со мной…

Что в ней? Как может пламенный художник

Прожить в миру?
Так долго и артисту невозможно
Вести игру.

Вот странно! Что черты? Ничем не лучше,

В ней даже меньше чувства и огня.
Но вот загадка — тайной тканей мучит
Ее броня!

«Не может быть поэт неомраченным?» —

Но прост секрет.
Здесь формул тайных, новых, непрочтенных
В помине нет.

От мнительного шепчущего ветра —

Как за стеной.
Мне хорошо среди мужских портретов
Любимых мной.

Во мне с ранних лет не угасает надежда, что есть на этом свете люди, не просто говорящие со мной на одном языке. По сути — мои отражения. Не помню, при каких обстоятельствах в детстве я услышала, а потом прочитала, что человека Бог «создал из глины». Я представила, как где-то, в безвестных гончарных мастерских, смешивают глины разные по составу и цвету, наполняют ими сосуды и ставят на полки до поры. А когда приходит время, достают один, черпают глину и наполняют людей. Их могут разделять большие расстояния, даже эпохи. Они не знают о существовании друг друга. Но все, что их наполняет — из одного сосуда.

Я состою

Холмы раскрыло русло древних мыслей,

Хитин с песком намыло по ручью,
Там соль земли слежалась костью белой.
Из мела
Я состою.

Пронзая шилом огненные букли,

Вонзив зубец в прозрачную струю,
Сверкает знак, и в сердце — слышу стук ли?
Из буквы
Я состою.

Из каравая суток вынут час,

Но нет — на большем я не настою.
Я двадцать пятый кадр вижу в нас.
Из глаз
Я состою.

Под переплетом жить и быть не ново.

Когда мы собираем жизнь свою
По слову из предшествий жизни словно,
Из слова
Я состою.

Но, если быль рассудок видит плохо,

И что я? Верю? Знаю ли? Люблю? —
Вернуться в быль довольно лишь предлога —
Из вздоха
Я состою.

Мне знакомо чувство схожести с другим, от меня далеким. Оно приходит всегда, когда я слышу музыку в исполнении одного музыканта. То же чувство, но многократно усиленное, пришло, когда, дочитав «Перспективу», я не решалась закрыть последнюю страницу.

Лицо Джима. При первой же встрече показалось знакомым. Он, знающий обо мне все, меня не зная, был рядом на расстоянии прикосновения. Чувства стремительнее сознания. В первые минуты, чтобы осознать происходящее, мне нужна была пауза, а ее в моем распоряжении не было. Как оказалось, это не только не помешало, но и помогло всему, что произошло с нами потом.

О своей жизни в течение двух последних лет до встречи с Джимом я думала теперь не иначе, как о своем восстановлении. В сборнике «Взоры рысьеглазых» я написала: