Серебряный остров

Закусил красноармеец побелевшие губы и уронил голову на сено. Костик отыскал чистую тряпку, руку ему перевязал покрепче, кровь на лице обмыл— хорошо, хоть только царапина оказалась над ухом, водой напоил, краснозвездный шлем подальше припрятал, чтобы не выдал, если зайдет кто, и прикрыл раненого сеном.

— Ты, малец, на улицу не, суйся, пристрелят, чего доброго. Дворами иди, — шепнул красноармеец.

То тут, то там раздавались выстрелы, по притихшим улицам кое-где прохаживались беляки. Но Костик хорошо знал город и очень скоро, миновав опасные перекрестки, примчался на каланчу. Все обошлось благополучно, вручил бумажку самому Кузьме Васильевичу, главному пожарнику.

Вечером фургон не вернулся во двор, заехал в пожарный сарай — это уж понятно почему. Над мертвым Мико старик повздыхал, смахнул слезу — все-таки кормилец, — но Костика ругать не стал. Когда стемнело, медведя схоронили на огороде, под березой. На его могилу Костик положил кирпич с короткой надписью «Мико».

* * *

А распоряжение оказалось, действительно, важное, — закончил свой рассказ Константин Булунович, глядя на ребят отчаянными карими глазами. — Назавтра ночью вошли в город наши, и бежали беляки, побросав винтовки и лошадей. Красноармеец скоро поправился, уехал дальше с красным отрядом Советскую власть на сибирской земле устанавливать. Больше я его не встречал. А буденовка так и осталась у меня…

Константин Булунович бережно, словно что-то хрупкое, протянул буденовку Саньке.

— Вот, передаю вашему школьному музею. Чтобы помнили, откуда пошла наша Советская земля. И любили, и берегли, и защищали, если придется, как любил и защищал ее тот красноармеец…

НОВОГОДНЯЯ ЕЛКА В ЛЕСУ

В середине декабря ударили холода. Снег похрустывал и поскрипывал под ногами, трещали деревья в лесу, Байкал прихватило широкими заберегами, за которыми угрожающе парила вода. Двойные рамы в школе заросли замысловатыми узорами. Лыжи не скользили, снег сопротивлялся полозьями, как песок. Иные смельчаки пробовали кататься на коньках в замерзших заливах, но мороз мигом загонял домой.

В интернате топили почти круглосуточно, и все равно по утрам зуб на зуб не попадал. Поселок точно вымер, даже собаки исчезли куда-то, зато над крышами дружно вздымались разноцветные столбы дыма. Катер ходить перестал, и сразу Сохой и другие прибрежные селения отодвинулись чуть не на край света. И лишь по установившимся зимникам с дальних лесоучастков ползли нескончаемой вереницей загруженные кряжами лесовозы.

Стужа свирепствовала дней десять, а перед Новым годом вдруг отпустила, сквозь туман проглянуло желтое, как размазанный яичный желток, солнце — и сразу ожил поселок, и настроение у всех поднялось. В этот день Цырен получил раскрашенный цветными карандашами пригласительный билет.

«Дорогой Цырен!

Приглашаем тебя на школьную новогоднюю елку, которая состоится 31 декабря в 7 часов вечера на Заячьей поляне. С собой обязательно иметь:

а) хорошее настроение,

б) шутки, песни, загадки и т. п.,

в) большой мешок для подарков».

«Дельно! — оценил Цырен. — Живем, можно сказать, в тайге, и ни разу никому на ум не взбрело устроить елку прямо в лесу. Обязательно прежде надо срубить ее, бедняжку… Схожу, пожалуй, гляну, что там у них получится. Правда, хорошего настроения с собой не будет, но уж чего нет, того нет». И верно, давненько не навещало Цырена хорошее настроение.

С тех пор, как поссорился с Санькой. А суровое молчание деда вовсе доканало. И поделом, что остался один, сам виноват!

Он начал мало-помалу осознавать свою вину и перед дедом, и перед ребятами, и перед классом. Но ведь осознать мало! Он понятия не имел, что нужно сделать, чтобы вернуть прежнее к себе отношение, и ходил мрачный, насупленный. Под конец совсем нос повесил. И тут это приглашение…

Конечно, никто не избавит его от самого себя, не расшевелит и не развеселит, тут никакая елка не поможет. Но оставаться одному было вовсе нестерпимо. Он думал, попрыгают немного вокруг елки, подурачатся и через час-полтора вернутся домой — на морозе не больно-то разгуляешься. Но то, что увидел Цырен на Заячьей поляне, заставило сердце заколотиться.

Высоченная разлапистая ель посреди поляны вспыхивала то красными, то синими, то зелеными, то желтыми огоньками. А поодаль затаились в полутьме мохнатые от куржака деревья и кусты. Медленно кружась, падали с неба переливающиеся блестки — синие, желтые, красные… Гремела радиола, ребячий смех и крики разносились по окрестной тайге, и Цырен подумал: «Всех медведей в берлогах разбудят, черти полосатые. А вообще-то здорово!»

В дальнем конце поляны горел костер — кто замерз, мог погреться. На помосте, сколоченном из свежих досок, дымил и пыхтел, как паровоз, крутобокий интернатский самовар. Дородная тетя Дуся в огромном поварском колпаке угощала чаем с блинами.