Серебряный век: невыдуманные истории

Я так привык к ежедневным встречам с Анатолием Васильевичем, что, уезжая в очередном пассажирском поезде в Москву, сжатый чужими спинами и чемоданами, чувствовал себя одиноким и в душе жалел, что согласился принять новую должность. Но утешал себя тем, что получил от «Известий» ответственное поручение – быть корреспондентом, а это прежде всего позволяло присутствовать на историческом заседании IV Чрезвычайного съезда Советов, где в повестке дня стоял доклад Ленина о Брестском мире.

В Москве начался второй период моей работы с Луначарским. Анатолий Васильевич, к моей радости, довольно часто приезжал из Ленинграда. В его отсутствие я бывал ежедневно в Наркомпросе, помещавшемся тогда в бывшем лицее Каткова, на углу Садовой улицы, близ старого Крымского моста. Больше всего мне приходилось иметь дело с Надеждой Константиновной Крупской, заместителем наркома Луначарского, и с секретарем парторганизации Штернбергом, который одновременно занимал должность секретаря коллегии наркомата. Начальником канцелярии в ту пору был К. А. Федин. Когда возникали вопросы, которые необходимо было согласовать с Луначарским, я сносился с ним по прямому проводу из Кремля.

Во время приездов Анатолия Васильевича в Москву я продолжал работать в качестве его секретаря, заведуя приемом посетителей. Количество добивавшихся личного свидания с Луначарским значительно возросло. О большом такте и душевной доброте наркома, конечно, в скором времени разузнали все, и поэтому к нему начали обращаться по всем вопросам. Я старался оберегать Анатолия Васильевича от посетителей, не имевших отношения к народному образованию, к искусству. Некоторые из наиболее назойливых, пользуясь доступностью Луначарского, ловили его у входа в наркомат, поднимались с ним по лестнице и без всякого приглашения входили вместе с ним в его кабинет. Однажды я заметил, как Луначарский, сопровождаемый посетителем, тяжело вздохнул, и решил помочь ему. Войдя почти тут же в кабинет наркома, я сказал:

– Анатолий Васильевич, вас вызывают из Кремля.

Он поднял трубку.

– Нет, не по этому телефону, – сказал я и увел его в другую комнату. Там я объяснил ему мою хитрость и добавил: – Этот назойливый посетитель сломал весь мой список.

Анатолий Васильевич рассмеялся:

– Ну что делать? Не мог же я сказать: «Уходите из кабинета».

– Ну так я буду за вас говорить «уходите».

Луначарский поежился:

– Это неудобно.

– Еще неудобнее, когда вашим временем не дорожат.

Помню, как-то утром ко мне подошел секретарь партбюро Штернберг и сказал: «Товарищ Ивнев, мы наметили вас на пост замнаркома». Я призадумался. Мне казалось, что одного сочувствия большевикам мало, надо прежде всего быть готовым к тому, чтобы достойно нести эту честь. А я в то время был еще, по сути, «политическим младенцем». И потом, мне казалось, если я всецело отдам себя партийной работе, то мне придется расстаться с поэзией, а отойти от нее я никак не мог.

Удивленный моим долгим молчанием, Штернберг спросил:

– Ну, вы согласны?

– Разрешите мне подумать. Завтра я дам вам ответ.

– Как хотите, – сухо проговорил он и отошел.

На другой день, взвесив все «за» и «против», я сказал ему, что не чувствую себя подготовленным к столь высокому посту.

Многие из друзей были крайне удивлены моим отказом. Вадим Шершеневич заметил:

– Раз ты сочувствуешь большевикам, должен стать большевиком. Половинчатость всегда нетерпима.

А Сергей Есенин засмеялся:

– Правильно сделал. Какой ты замнарком? Чепуха получилась бы страшная. И ты сбежал бы с этого поста, если бы тебя не выгнали раньше.

Анатолий Васильевич был иного мнения:

– Очень жаль, что вы отказались. Нам нужны такие люди, как вы. Но… – добавил он после паузы, – я вас понимаю.

…6 июля 1918 года я проходил по Денежному переулку, торопясь на заседание коллегии, на котором должен был председательствовать Луначарский. Огромная толпа народа преградила мне путь. Из расспросов прохожих я узнал, что час тому назад левый эсер Блюмкин бросил бомбу в германского посла графа Мирбаха. Читателям, которым это известно из учебников истории, трудно даже представить, какое потрясающее впечатление произвело это событие.

Вырвавшись из толпы, продолжавшей тесниться у особняка, в котором был убит дипломат, я помчался в Наркомпрос, чтобы сообщить об этом Луначарскому. Заседание коллегии уже началось. Я написал записку: «Левый эсер Блюмкин час назад убил графа Мирбаха», – и положил ее перед ним. Со своего места я наблюдал, как Анатолий Васильевич читает мою записку. Вот он сложил ее и положил в карманчик жилета. Никто из членов коллегии ничего не заметил, но от меня все же не укрылось, что Анатолий Васильевич побледнел. Мне казалось, что он прервет заседание, но он довел его до конца, сейчас же подошел ко мне и пригласил в свой кабинет. В первый раз за все время нашей работы закрыл дверь на ключ, поднял трубку телефона и соединился с Кремлем.