Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

«Престиж Мариуса Петипа, бывший и так всегда высоким, достиг теперь апогея: артисты, как никогда прежде, осознали исключительность и самобытность его таланта. Конечно, Петипа питал явное пристрастие к процессиям и кортежам, даже если они и прерывали действие. Все балеты были близки к жанру феерий и строились по одному и тому же образцу: счастливый конец и дивертисмент в последнем акте. Но, несмотря на все это, Петипа был большим мастером и великолепно распоряжался кордебалетом. Сложный, но всегда точный рисунок танца, созданный им, отличался логическим и ясным развитием. Петипа обладал большой хореографической фантазией, непогрешимым тактом и тонким чутьем в применении сценических эффектов» (Т. Карсавина. Театральная улица).

ПЕТИПА Мариус Мариусович

1850 – 6.11.1919

Драматический актер. На сцене с 1870. В 1875–1888 – актер Александринского театра в Петербурге; в 1890–1891 – в Театре Горевой в Москве; в 1915–1917 – в Камерном театре. Сын балетмейстера М. И. Петипа.

«Ему было уже за пятьдесят, но это нисколько не мешало артисту быть заразительно веселым, легким, покорять очаровательной улыбкой, необычайно блестящими глазами и звучным молодым голосом.

Француз по происхождению, он всегда играл француза. Его Хлестаков был легкомысленным европейцем, причем такого красавца смешно было назвать „фитюлькой“. Речь его была изумительной. Петипа рассыпал слова как бисер, зачастую говорил явно для публики. Обращаясь к партнеру, он бросал мимолетный взгляд в сторону зрителей, мимоходом, так же, как слова.

Коронной ролью Петипа считался „Гувернер“. Это единственная или, во всяком случае, одна из немногих его характерных ролей. Он был во всех ролях французом по существу, но здесь он еще и говорил с настоящей французской интонацией. Русские слова с французским акцентом произносил мастерски, без нарочитости. В остальных ролях М. Петипа был всегда самим собой. В пьесе „Казнь“ он играл испанца, но был очаровательным французом в испанском костюме.

…Главное очарование этого актера для меня было в том, что, играя даже пошлые роли, он никогда не был пошлым.

…Он был чудесен в „Женитьбе Фигаро“, в „Ревизоре“, в „Плодах просвещения“ и еще в целом ряде значительных и незначительных по своим литературным достоинствам пьес. Когда он влетал на сцену, казалось, зажигался бенгальский огонь. Не знаю, по какой причине Петипа ушел с императорской сцены в провинцию и кочевал из города в город – ни в Московском Малом театре, ни в Александринском я не видела на его амплуа, равного ему по обаянию и таланту» (В. Веригина. Воспоминания).

«Мариусу Мариусовичу Петипа тогда было более шестидесяти лет. Но разве мог кто-нибудь сказать, что этому стройному, осанистому, изящному, всегда подтянутому красавцу шел седьмой десяток! Легкий, подвижной, он в совершенстве владел своим телом. Жесты его были отточены и предельно выразительны. По изяществу манер, по умению одеваться и эффектно, по-настоящему красиво носить костюм я не знаю равных ему. В этом с ним мог соперничать разве только его сын, Николай Мариусович Радин.

А каким сценическим темпераментом обладал Мариус Мариусович! Как пылок, горяч, страстен был в его исполнении молодой испанец, певец Годда из „Казни“ Г. Ге. Шестидесятилетний Петипа без всяких скидок мог позволить себе эту роль. Он имел на нее право как первый „герой-любовник“ своего времени, как всеми признанный и сохранивший все свое величие король этого амплуа. Лучшим подтверждением такого права был громадный успех, который Мариус Мариусович имел у публики.

По ходу действия Годда поет песенку, аккомпанируя себе кастаньетами. Не было спектакля, чтобы зрители не заставляли Петипа повторять эту сценку на бис. И все члены труппы, не занятые в данный момент в представлении, на каждом спектакле обязательно собирались за кулисами, чтобы еще и еще раз насладиться виртуозным мастерством нашего премьера. Кастаньеты буквально жили, трепетали, порхали в его руках, рассыпая звонкие сухие трели.

И что бы ни делал Петипа на сцене, кого бы он ни изображал, каждое его движение, каждый жест, каждое слово, каждая интонация не только восхищали легкостью, свободой, непринужденностью, но и были проникнуты неподдельным чувством, согреты душевной теплотой и словно бы изнутри озарены каким-то лучезарным сияньем.