Серебряный век в нашем доме

Сердцевина архива, его самая ценная (бесценная!) часть, – это 58 автографов: “Мой тихий сон, мой сон ежеминутный…”, “Дождик ласковый, мелкий и тонкий…”, “Душу от внешних условий…”, “От легкой жизни мы сошли с ума…”, “В изголовьи черное распятье…”, “Листьев сочувственный шорох…”, “Ода воюющим державам”, “Ты прошла царицею тумана…”; “Не спрашивай: ты знаешь…” (тот же лист, что предыдущее), “Ажурных галерей заманчивый пролет”, “Я ненавижу свет…”, “Образ твой, мучительный и зыбкий”, “Париж”, “Концерт на вокзале”, “Век”, “Когда подымаю…”, “Посох мой, моя свобода…” (две строфы), “Посох мой, моя свобода…” (целиком), “Ни о чем не нужно говорить…”, “Бесшумное веретено…”, “Война! Опять разноголосица…”, “Как этих покрывал и этого убора…”, “Я научился вам, блаженные слова…”, “Рим”, “Есть обитаемая духом…”, “Поедем в Царское Село!” (строфы первая, вторая и четвертая), “Поедем в Царское Село!” (строфы первая – четвертая), “Где римский судия судил чужой народ…”, “Осенний сумрак – ржавое железо…”, “Как черный ангел на снегу…”, “Довольно лукавить: я знаю…”, “Я знаю, что обман в видении немыслим…”, “Я знаю, что обман в видении немыслим…” (поврежденный лист), “В непринужденности творящего обмена…”, “Когда шарманщика терпенье…” (две строфы), “Когда шарманщика терпенье…” (четыре строфы, поврежденный лист), “Петербургские строфы” (первая строфа), “В морозном воздухе растаял легкий дым…”, “Как тень внезапных облаков…”, “Домби и сын”, “Золотой”, “В спокойных пригородах снег…”, “Теннис”, “Адмиралтейство”, “Таверна”, “Бах”, “Равноденствие”, “На розвальнях, уложенных соломой…”, “Валькирии”, “Отравлен хлеб и воздух выпит…”, “Когда удар с ударами встречается…”, “Если утро зимнее темно…”, “Музыка твоих шагов…”, “Пилигрим”, “Первый футбол”, набросок к “Стихам о неизвестном солдате” и четыре отрывка из разных стихов.

Машинописная часть состояла из 19 стихотворений, написанных по старой орфографии: “В самом себе, как змей, таясь…”, “Медленно урна пустая…”, “Стрекозы быстрыми кругами…”, “Душа устала от усилий…”, “Сквозь восковую занавесь…”, “Я знаю, что обман в видении немыслим…”, “Она еще не родилась…”, “На темном небе, как узор…”, “Листьев сочувственный шорох…”, “В лазури месяц новый…”, “Качает ветер тоненькие прутья…”, “На перламутровый челнок…”, “О свободе небывалой…”, “И поныне на Афоне…”, “Медлительнее снежный улей…”, “Нежнее нежного…”, “Вы, с квадратными окошками…”, “Как тень внезапных облаков…”, “В огромном омуте прозрачно и темно…”, и девяти – по новой: “На розвальнях, уложенных соломой…”, “Черепаха”, “В Петербурге мы сойдемся снова…”, “А небо будущим беременно”, “Еще он помнит башмаков износ…”, “Я нынче в паутине световой…”, “Когда ты уходишь и тело лишится души…”, “На круговом на мирном судьбище…”, “Новеллино”.

Всего 86 единиц хранения[126].

Думаю, тут уместно употребить сугубо архивный термин. Рукописи поэта в доме не прятали, а именно хранили по правилам – разумеется, с поправкой на кафкианскую абсурдность ситуации. Чтобы лишний раз не прикасаться к хрупким листкам и не извлекать их на свет Божий, с них сразу же сняли машинописную копию. Но, и это самое существенное, архив чуть не с первого дня стал работать.

Мандельштам был в доме и раньше: все книги, вышедшие при его жизни, несколько автографов – дар самого Осипа Эмильевича – и десятка два стихотворений, тайно ходивших в списках среди московских интеллигентов. Вдова поэта придирчиво проштудировала собрание; автографы и книги отложила в сторону, списки, разбранив в пух и прах, заменила другими, более точными. К ним она присоединила тексты всех остальных ненапечатанных стихов, восстановленных ею по памяти – в том объеме, которым она располагала в 1946 году. В то время знаменитая папка была тоньше, многих стихотворений, тексты которых одиннадцать лет спустя были переданы моим отцом в Комиссию по литературному наследству Осипа Мандельштама, там еще не было, им предстояло появиться позднее. Теперь можно было приступить к созданию книги – самодельной, разумеется.

Отцу небезразлично было, в каком виде выйдут стихи к читателю, недаром все издания “Картонного домика” отличались изяществом оформления: марка работы А.Я. Головина, элегантный формат, изысканный шрифт… Для тайного домашнего издания полного собрания ненапечатанных стихов Осипа Мандельштама требовалось выбрать особую бумагу – очень плотную, хорошо бы тисненую и не совсем белого цвета.