Серебро и свинец, иной вариант

— Здравствуй, демон. — Моренис просунула голову в полуоткрытую дверь и критически оглядела красного, как рак, голого Толю Громова. — Нет, в дружину Бхаалейна тебя бы не взяли.

Толя беспомощно пожал плечами, пытаясь натянуть штаны, не теряя при этом остатков достоинства. Он уже привык, что в его комнату — для камеры каморка на третьем этаже башни была недостаточно сырой и мрачной — без спросу заглядывают посторонние люди: кто придет поглядеть на демона в клетке, кому-то позарез приспичит спросить его о чем-то. Но это были, как правило, мужчины, и о своем приближении они обычно оповещали топотом шагов на лестнице и бряцанием оружия. Моренис ходила бесшумно, как кошка, и выбирала для появления самые неподходящие моменты.

— Почему не взяли? — поинтересовался он, наперед зная ответ.

— Хлипок, — отрубила целительница. — Тауторикс не заходил?

— Заходил, — кивнул пленник.

Он уже знал, что Тауториксом зовут командира замковой дружины, похожего на Илью Муромца в преклонных годах.

— Тогда ладно, — целительница дернулась было обратно, но передумала. — Ничего не сказал?

— Нет, — покачал головой Толя.

После того как провидец обучил его местному языку, обитатели замка стали меньше чуждаться пленного демона, но вести с ним дружеские беседы по-прежнему были не расположены. Поболтать с ним соглашалась только Моренис, когда у нее выдавалось свободное время.

— Тогда я скажу. — Колдунья решительно ступила через порог. — Да одень ты порты! Стоит, как аист…

Толя покраснел еще пуще и, отвернувшись, поспешно натянул изрядно замызганные штаны.

— Отпускают тебя, — сообщила Моренис просто. Толя присел на койку.

— Как?..

— А вот так. — Целительница пожала плечами. — Владетель решил показать свою щедрость и не взял с вашего воеводы виру. Хотя стоило бы. Так что завтра утром тебя передадут с рук на руки этому… Сергею ит-Виктору.

Толя не сразу понял, что она говорит о майоре Краснове. Майоре КГБ.

— А… потом что? — спросил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком.

— Это уже ему решать, — развела Моренис руками. — Не знаю, как у вас, демонов, принято. У нас пленных дружинников попрекать не принято, даже если за них вира большая плачена. Вот если переметнулся пленник, тогда его старые товарищи добрым словом не помянут… да и то — смотря какому владетелю служат.

— Это как — переметнулся? Изменил, что ли?

— Ну как «переметнулся»? — удивилась Моренис. — Под руку другому владетелю пошел. Вот Тауторикс, я слышала, дружин пять сменил, прежде чем осел у Бхаалейна — щедрый здесь владетель и добрый, хотя по повадке и не скажешь. Среди наймитов такое случается сплошь и рядом… А что, у вас нет?

Толя покачал головой. Он всего пару раз сталкивался в лагере с Красновым и теперь, пытаясь вспомнить, как тот выглядел, видел только холодные, колючие глаза неопределенного цвета. В памяти, как назло, всплывало что-то маресьевски-гастелловское — «Умри, но врагу не дайся!» и тому подобное. Что же о нем скажут ребята, когда он вернется? И что спросит этот лютоглазый гэбист? «А вы, гражданин, когда продались эвейнским помещикам? Почему вас пощадили — одного из всех? Давно держите связь со своими сообщниками?». Ему и в голову не приходило, что верит ложным слухам.

— Э-э, да тебя трясет! — Целительница порывисто потянулась к пленнику, коснулась его нагого плеча, усмиряя суматошное биение сердца, ослабляя натяжение того, что лекари Эвейна называли «холодной сетью», а медики Земли — парасимпатической системой. — Чего ты боишься, демон? — спросила она, вглядываясь в застывшее лицо юноши. — От тебя шарахается все владение Бхаалейн, а ты боишься?

— Я… боюсь возвращаться, — прошептал Толя. И заплакал.

Если бы Моренис тау-Эпонракс могла читать мысли, она посмеялась бы над нелепыми выдумками впечатлительного ши. Но это был не ее дар. Испуг политически грамотного Толи она приняла за признак реальной угрозы. А клятва целителей требовала от нее помочь больному.

— Тогда не возвращайся, — предложила она и сама поняла, что ляпнула что-то не то.

Сердце Толи Громова, только что успокоившееся, опять пустилось в галоп. Он открыл рот, пытаясь ответить, но судорога скрутила его лицо, смяв жуткой плаксивой гримасой.

Моренис провела ладонью по его щекам, расслабляя мимические мышцы. Пальцы ее намокли от чужих слез.

— Бедняга, — прошептала она. — Ты боишься вернуться к своим, и боишься остаться, и боишься решить, чего ты боишься больше. Но… — Целительница вздохнула. — Даже если всю жизнь прожил в страхе, рано или поздно наступает миг, когда нельзя больше бояться.

Она помолчала секунду и вышла, беззвучно притворив за собой дверь.

* * *