Серебро и золото

– Надеюсь, это не моя кровь, – но уверенности в этом Елизавета не испытывала. У нее болело все, буквально все, даже то, что болеть, по идее, не должно.

А трубы и рожки уже "кричали" тревогу по всему замку.

– Рота! – Елизавету напугал вид валькирии. У Ирины была рассечена губа, и под левым глазом набухал огромный синяк. Разорванное во многих местах и запятнанное кровью платье выглядело жалкими лохмотьями, и меч Ирина держала в левой руке, потому что правая висела плетью.

– Я цела… – сказала Ирина, подходя. Теперь выяснилось, что она еще и хромает. – Ну, во всяком случае, мне так кажется.

– Зои?

– Могло быть и хуже, – скромно ответила баронесса Икьхгорн, выглядевшая, однако, ничуть не лучше других участников схватки.

И в самом деле, учитывая, что чей-то меч распорол ее кольчугу от горла до живота, могло быть и хуже. Причем, сильно хуже, а так из разрыва торчали лишь обрывки ткани и обломки китового уса.

– Господи! – воскликнул Томас, появляясь в анфиладе. Судя по всему, он бежал всю дорогу, и не он один. Томас ворвался в лоджию во главе большой группы дворян, держащих, как и Том, обнаженные клинки в руках. – Что здесь произошло?!

– Заговор и предательство! – с театральным пафосом воскликнула Елизавета.

"Кровь и пепел! – подумала она, пережив мгновенный приступ боли. – Не стоит так орать!"

– Вы целы? – Томас едва ли не с благоговением оглядел место схватки, ведь одно дело услышать, и совсем другое – увидеть. – Графиня? Баронесса?

– Прикажите, подать вина! – устало ответила Елизавета. На самом деле, она не отказалась бы и от горячей ванны, кровати с пуховой периной, и чего-нибудь куда более крепкого, чем обычное вино, чтобы забыться и заснуть.

"И видеть сны…"

– Хотите вареный мед? – кажется, Томас понимал, что с ней происходит, но и то правда, он знал ее много лучше других.

– Да! – согласилась Елизавета, разглядев за его спиной "усыновленных" Альтера Розенкранца и Ретвина Гильдернстерна, бедняги не знали, куда девать глаза от обрушившегося на них бесчестья. – Самый крепкий, какой есть!

И тут же вокруг Елизаветы закружилась карусель, состоящая из слуг и служанок, дворянских жен и самих дворян, галантных и восхищенных, переполняемых желанием помочь, поддержать, защитить. Ее увлекли куда-то, поддерживая под локотки, предложили кресло, укрыли пледом ноги, бесстыдно обнажившиеся в прорехах платья, и поднесли кубок медового вина, в котором явственно ощущалось присутствие спирта.

"Крепленое вино?" – напиток был умеренно сладким, имел вкус меда, что не удивительно, привкус вишни и еще каких-то трав, едва ли не цветов, но притом был ненормально крепок даже по сравнению со ставленым медом.

Елизавета выпила вино залпом, перевела дыхание, чувствуя, как благодатное тепло растекается по телу, и протянула пустой кубок в клубящееся жемчужным туманом пространство.

– Еще! – потребовала она, стараясь, чтобы не дрогнул голос, и зубы не начали стучать друг о друга. Безумие боя отступало, оставляя после себя страхи и сожаления – коварных спутников боевого стресса.

– Графиня! – голос принадлежал немолодой женщине, но рассмотреть ее никак не удавалось, в глазах стоял туман, менявший цвета от палевого до золотого. – Я понимаю, сейчас не самое подходящее время…

"Да, уж сударыня! – с тоской подумала Елизавета. – Время для разговора вы выбрали самое неподходящее".

– Ну, что вы, право! – повернулась на голос Елизавета. – Эй, там! Простите, сударыня, но я жду это треклятое вино уже битых три часа!

– Не стоит извиняться, – ответила все еще не рассмотренная и неопознанная женщина. – А вино уже несут. Вот и чашник…

– Скажите, графиня, – продолжила женщина, когда вино хлынуло в кубок, – ваша подруга… Я имею в виду баронессу Икьхгорн, она помолвлена? У нее есть жених?

– Отчего вас тревожат ее обстоятельства? – кубок приятно оттягивал руку книзу, и Елизавете хотелось пить, а не разговаривать.

– Мой сын, сударыня… Мне кажется, он влюблен…

– Кто ваш сын, мадам? – прямо спросила Елизавета, зрение ее стремительно прояснилось, и сознание очистилось от "суеты". Разговор приобретал серьезный характер, и Елизавета не имела права на слабость.

– Я Дитта Церинген, – ответила женщина, оказавшаяся высокой сухощавой дамой, увядшее лицо которой было уже знакомо Елизавете. – И мой сын герцог Церенгенский, правящий герцог Каринтии, герцог Бургундии и маркграф Вероны.

"Надо будет спросить его о Ромиусе и Юлии", – мимолетно подумала Елизавета.

– Так он союзник графа фон дер Марка? – спросила она, надевая на губы любезную улыбку.

– Они вместе выступили из Бургундии, – в холодноватых глазах герцогини выражение неуверенности сменилось надеждой.

– Засылайте сватов, сударыня! – решила Елизавета, которой идея пришлась по душе, и даже более того.

"И будем надеяться, что он настолько же хорош собой, насколько богат и знатен…"

8