Серена

– Боуден выбежал в заднюю дверь еще до того, как я приступил к делу: его там наизнанку вывернуло. И он не возвращался, пока я не закончил.

– Рассказал о ребенке… – скрипнул зубами Пембертон. – Макдауэлл воображал, что этим сохранит себе жизнь?

– Нет, – хмурясь, покачал головой Гэллоуэй. – Макдауэлл все понял, стоило мне войти в камеру. Он твердо знал, что ему не жить.

Всмотревшись в лицо однорукого, Пембертон понял, что видит тот же спокойный ровный взгляд, что видел перед собой и Макдауэлл.

– Знал ли шериф, где они спрятались?

– Мне думается, знал, – сказал охотник. – По крайней мере, куда они двинули из Ноксвилла.

– Но тебе не рассказал?

– И так было ясно, что Макдауэлл не расколется. О, я хорошенько его отделал! Любой другой на его месте мать родную продал бы, но он молчал до конца. – В задумчивости Гэллоуэй почесал культю. И продолжил после недолгой паузы: – Он заслуживал лучшего, этот Макдауэлл. Жил и умер по правилам, которые сам и установил. Будь у меня выбор, я со всей охотой убил бы его быстро.

Вытащив изо рта кусочек табака, Гэллоуэй с интересом рассмотрел его и зашвырнул в заросли горного лавра у подножия склона. Пембертон зажмурился. Слова давались ему все труднее; плавное скольжение мыслей от мозга к языку нарушилось. Выстроив из отдельных слов очередной вопрос, он помедлил, прежде чем задать его: сперва дождался, пока не прояснится в голове.

– Зачем же Макдауэлл рассказал тебе, что я ему помог?

– Не иначе решил, что так сможет прикончить хоть кого-то из вас двоих, – пожал плечами Гэллоуэй. – И, похоже, не ошибся…

Несколько секунд Пембертон молчал. Он думал о ребенке, которого видел у шерифа, и старался вспомнить хоть что-нибудь, кроме насыщенного цвета карих глаз. Наконец вспомнил волосы мальчика – не светлые, как у матери, а темные, как у него самого.

– Значит, ребенку ничего не грозит?

– Мама говорит, ничего. И у него, и у девчонки Хармон дела идут на лад, но и только. Никаких подробностей мама не знает: они теперь так далеко, что даже ей не видать. След простыл похлеще, чем зад у копателя колодцев… – Гэллоуэй замолчал, и на лице у него появилось выражение, напоминающее скорбь. Подняв обрубок руки, он смахнул со лба бисеринку пота. Затем подошел к Пембертону и опустился рядом с ним на колени. Достал из кармана свой нож и высвободил серповидное лезвие – с той же неспешной выверенностью движений, с какой мог бы распускать галстук. Тихо щелкнув, лезвие встало на положенное место.

– Ваша жена не хотела, чтобы вы страдали пуще необходимого, – заметил Гэллоуэй, – но я не возьмусь подарить вам скорую смерть после того, как расправился с шерифом. Тяжеловата ноша даже для моей совести.

Кривое лезвие опустилось, рассекая передний карман на брюках Пембертона; на землю выкатилась двадцатидолларовая золотая монета, которую Гэллоуэй тут же подобрал.

– А вот это я забираю, – объявил он, убирая монету в карман. – Сдается, я честно ее заработал.

– Разве пантера существует? – пробормотал Пембертон.

– Через пару часов выясните наверняка, – сказал Гэллоуэй и кивнул в сторону парка: – Кошка явится из-за хребта в той стороне, слева от нависающего утеса. Она учует запах вашей крови и вскоре спустится, чтобы проведать.

Подняв с земли свой мешок, однорукий забросил его на плечо и направился прочь через луг – все тем же неуклюжим шагом. «Я хорошо запомню эту походку вразвалочку, – пообещал себе Пембертон. – Чтобы вспомнить о ней в тот самый миг, когда прикончу его».

Застыв на месте, Гэллоуэй вдруг развернулся:

– А ведь верно! Мне было велено передать еще кое-что: ваш гроб будет сделан по особому заказу и доставлен сюда аж из Бирмингема. Ваша супруга сказала, что не желает оставаться перед вами в долгу.

Через несколько минут охотник скрылся в лесу. Темный силуэт пару раз мелькнул в просвете между деревьями, а некоторое время спустя Пембертон увидел, как Гэллоуэй одолевает тропинку, вьющуюся выше по склону. Затем однорукий окончательно пропал из глаз.

Пембертон потянулся к золотой цепочке карманных часов и тянул, пока те не выскочили из кармана. Когда золотая крышка открылась, на землю выпало два маленьких стеклянных полумесяца, но сам механизм работал исправно. Стрелки указывали на цифры «три» и «шесть». Пембертон стал следить за почти неприметным движением минутной стрелки по циферблату в сторону семерки: сосредоточив все внимание только на ней, он надеялся, что ставший зримым ход времени сумеет как-то повлиять на ситуацию.