Серена

Однако боль была слишком сильной, чтобы позволить ему отвлечься дольше чем на несколько секунд. Ломота в чудовищно распухшей ноге докатилась уже до бедра; в мышцах свирепствовали спазмы, словно конечность в отчаянии силилась выдавить из себя яд. Живот у Пембертона вздулся, и он даже обрадовался приступу тошноты, надеясь, что рвота выведет наружу хоть часть отравы, но так и не сумел извергнуть из себя ничего, кроме лужицы крови. Ребра и сломанная лодыжка тоже болели, но такую боль еще можно было вытерпеть, как и жажду. Но прежде чем выбраться из заросшего травой ущелья, Пембертону придется еще несколько часов мучиться, дожидаясь, пока действие яда не ослабеет хоть немного.

Пембертон подвинулся, чтобы обратить лицо к западу. Пытаясь занять мысли чем-то помимо боли, он смотрел на горы Смоки-Маунтинс, терявшиеся в Теннесси. «Интересно, сколько всего миллионов досковых футов древесины росло на этих склонах?» – спросил себя лесопромышленник. Тошнота вернулась, и землю окропила свежая струя ярко-алой крови. Во рту появился кисловатый привкус меди, и Пембертон стал думать о медных жилах и о россыпях драгоценных камней в недрах Смоки-Маунтинс. Мыслями его завладела, в частности, долина Кейдс-Коув, где реликтовые желтые тополя так пока и не были вырублены. В голове зазвучала слышанная от рабочих песня о Большой Леденцовой горе; мелодия отвлекла его от боли еще на несколько секунд, прежде чем окончательно рассеяться.

Пембертон потерял сознание, а когда боль вынудила его очнуться, день уже начал угасать: солнце цеплялось за вершину горного хребта, а из леса на луг протянулись тени. Пембертон чувствовал вонь от своей ноги, натянутая кожа от колена до пальцев сделалась огненно-красной. Конечность отмирала; скоро она почернеет и начнет источать гной. Пембертон понимал, что нога уже потеряна, но не стал переживать по этому поводу. Рабочий день он вполне мог бы проводить верхом на лошади, как делала Серена.

В глазах у него померкло, и каждый новый вздох давался все труднее; стоило бы, пожалуй, начинать пробираться через луг. До наступления темноты надо пройти по обратной тропе как можно дальше, чтобы затем отдохнуть до рассвета. Ведь на полпути сюда они пересекали какую-то речушку, верно? Там он утолит жажду и наберется сил, нужных для окончания пути.

Уперев в землю обе ладони, Пембертон протащил себя вперед на несколько футов. Сломанная лодыжка недвусмысленно напомнила о себе, и пришлось на минуту прижать голову к земле. Когда он снова рискнул шевельнуться, мир попытался выскользнуть из-под него, вырваться и сбежать. Пембертон вцепился в пучок осоки и держался за него что было сил. Ему вспомнился тот день, когда он выследил патрульную машину Макдауэлла до поворота на Дип-Крик. Пока он сидел в «паккарде», держа ладонь на твердом резиновом шарике переключателя скоростей, его посетило мимолетное ощущение, будто он сумел схватить все мирозданье целиком.

Через полчаса Пембертон оказался в самом центре луга. Там он отдохнул, пытаясь набраться сил. «Это единственный способ», – повторял он себе: способ не столько даже выжить, сколько доказать Серене, что он все-таки достаточно силен и достоин ее. Если получится вернуться в лагерь, все станет как прежде.

Тени от деревьев накрыли его с головой. Тащить за собой гноящуюся ногу было все равно что волочь бревно, и Пембертон попытался представить, каково ее лишиться – какие свобода и легкость ждут его тогда. «Будь у меня при себе нож, отпилил бы ее прямо сейчас, – думал он. – Бросил бы ногу тут, а сам пошел бы своей дорогой». Его сотряс новый приступ рвоты, но в горле не было даже слизи. Мир опять качнулся, стремясь вырваться на свободу, и Пембертон вцепился в новый пучок стеблей осоки, удерживая землю на месте.

Когда он в очередной раз пришел в себя, стояли сумерки. С края луга до Пембертона донесся младенческий крик. «Это Джейкоб, – подумал он. – У него все хорошо, мой мальчик по-прежнему жив». Пембертон даже поднял голову на этот звук, но зрение успело уйти куда-то внутрь и свернулось там, куда не проникало ни лучика света. Через несколько минут он услышал, как зашелестела осока: нечто большое решительно двинулось к нему сквозь тьму, и Пембертон понял вдруг, понял с уверенностью, какой не ощущал никогда прежде, что это Серена вернулась за ним. Ему вспомнился вечер в Бостоне, когда миссис Лоуэлл познакомила их, а Серена улыбнулась и протянула руку. Это станет новым началом для них обоих – сейчас, в точности как тогда. В этот миг Пембертон не мог ни видеть, ни говорить, но он разжал пальцы и выпустил осоку. И, отпустив на волю саму землю, стал ждать, когда по-мужски твердая ладонь Серены сожмет ему руку.

Эпилог