Серена

Далеко на западе сгущались серые тучи, но в вышине блистало солнце, и снег был до того ослепительно ярок, что за порогом конюшни супругов встретила, казалось, кромешная темнота. Пембертон по-прежнему держал жену за локоть, но в путешествии по земляному полу к дальнему стойлу их вели скорее ее глаза, чем его. Когда Серена открыла дверцу, неподвижный орлиный силуэт далеко не сразу проступил на темном фоне грубых стен. Птица, казалось, даже не дышала, пока не услыхала голос хозяйки. Лишь тогда ее скрытая клобучком голова повернулась в нужную сторону. Войдя в стойло, Серена сняла клобучок, выложила на перчатку кусок красного мяса и вытянула руку. Орел шагнул вперед и устроился на затянутом в козью кожу предплечье Серены, одновременно склоняя голову, чтобы оторвать от зажатого в когтях мяса кусок и проглотить его. Пока птица насыщалась, указательный палец Серены нежно поглаживал перья на шее хищника.

– Какая красота, – пробормотала она, завороженно разглядывая орла. – Стоит ли удивляться, что земля не в состоянии удержать ее: для этого нужно еще и целое небо…

Удивленно-мечтательный тон голоса Серены встревожил мужа не меньше, чем ее изможденность. Пембертон повторил, что им следует уйти в дом, но жена, казалось, не слышала. Скормив птице последний кусок мяса, Серена вернула ее на присад. Дрожащими руками накрыла голову орла клобучком и, развернувшись, вперила в Пембертона серые глаза, блестевшие подобно стеклянным шарикам для детских игр.

– Я еще не рассказывала тебе, что ездила домой уже после пожара, – произнесла она. – Спустя всего три дня после того, как меня выписали из больницы. Отцовский управляющий, у которого я поселилась… Я сама велела ему сжечь дом со всем содержимым. Он возражал, и даже после того, как усадьба сгорела, мне хотелось убедиться, увидеть пепелище своими глазами. Управляющий догадывался, что я пойду проверять, и поэтому спрятал мои сапоги и одежду, чтобы я не вышла на улицу. Но я дождалась, когда он уедет по делам, взяла одну из лошадей и отправилась туда в одном домашнем халате под мужским пальто. Дом и вправду сгорел. Его сожгли дотла, камня на камне не осталось. Когда я обходила пожарище, пепел не успел еще остыть. А потом, снова сев на лошадь, я увидела следы своих босых ног. Поначалу совсем черные, потом серые, потом белесые: с каждым шагом следы светлели, и различить их было все трудней. Казалось, кто-то шел по глубокому снегу, с каждым шагом немного поднимаясь, отрываясь от земли. У меня даже возникло чувство, совсем ненадолго, будто я больше не сижу на лошади, а на самом деле…

– Мы идем домой, – объявил Пембертон, делая шаг в стойло.

– Я не сомкнула глаз, пока была с орлом, – тихо сказала Серена, обращаясь не столько к мужу, сколько к себе самой. – Мне не снились кошмары.

Пембертон взял ее за руку. Та была безжизненной и вялой, словно остаток сил Серены ушел на то, чтобы накормить птицу.

– Все, что когда-либо может нам понадобиться, уже здесь, и мы отыщем это друг в друге, – тихо, почти шепотом, произнесла Серена. – Даже когда у нас родится ребенок, он станет лишь нашим отражением и не более.

– Тебе нужно подкрепиться, – настаивал Пембертон.

– Я не голодна. На второй день есть еще хотелось, но потом… – Серена потеряла мысль и огляделась по сторонам, будто рассчитывая найти ее забившейся в укромный уголок стойла.

– Пошли со мной, – распорядился Пембертон и повел жену по проходу между стойлами, крепко держа за руку.

Увидев Вона у крыльца столовой, Пембертон махнул юноше рукой и, подозвав, велел раздобыть на кухне что-нибудь съестное и побольше кофе. Вдвоем с Сереной они не торопясь дошли до дома. Вскоре там появился и Джоэл с большим серебряным блюдом в руках, на каком обыкновенно приносят ветчину или индейку. Сейчас на блюде громоздились толстые ломти говядины и оленины, стручковая фасоль, кабачки и политый маслом сладкий картофель. Сопровождались кушанья вазочкой печенья на пахте и миской меда; здесь же был кофейник с двумя кружками. Устроив жену за кухонным столом, Пембертон поставил перед ней тарелку и положил серебряные приборы. Серена воззрилась на блюдо со снедью с таким недоумением, будто не могла взять в толк, как к нему подступиться. Тогда ее супруг сам взял нож и вилку, отрезал небольшой кусочек говядины и обхватил пальцы Серены своими.

– Вот так, – сказал он и поднес вилку с мясом ко рту жены.

Пока она методично жевала, Пембертон налил им обоим кофе. Потом отрезал еще кусочек говядины и поднес жестяную кружку к губам жены, чтобы та могла сделать глоток, позволяя густому кофейному теплу осесть внутри. Заговорить Серена не пыталась; похоже, все ее внимание было занято только тем, чтобы жевать и глотать.