Сергей Бондарчук. Лента жизни

Всё, о чём вспоминает Самсон Самсонов, говорит о его преемственности, о приверженности нашей школе, у нас один мастер – Герасимов. Более всего он ценил качество мысли в классических произведениях, в студенческих работах, в актёрской игре. Обучая нас, актёров, он настаивал на первенстве мысли. «От мысли – к действию, а не наоборот, – говорил он, – можно внешне ничего не делать, но мыслить. И на это будет интересно смотреть». И ещё одно очень важное качество воспитывал в нас мастер. «Вы должны быть, – говорил он, – соавторами режиссёру. Совместно с ним разрабатывать образ». Вот почему у нас была объединённая мастерская. Актёры и режиссёры учились вместе. И ставить, то есть режиссировать, мог любой из нас. Поэтому так много актёров мастерской Герасимова становились режиссёрами. И в фильмах, где снимались ученики Сергея Аполлинариевича, они были соавторами предлагаемых образов. А когда его величество случай соединял на одной киноплощадке учеников Герасимова, то и результат был удивительный. Так случилось и на площадке Самсона Самсонова. Это был результат долговременной работы мастера и его преданных учеников.

«Мне представляется, – утверждал Герасимов, – что обязанность художника – это некая титаническая и непрерывная работа не столько над предметом, над которым он трудится, сколько над самим собой». Этим основным принципам герасимовской школы мой отец был верен всегда. Он никогда не прекращал трудиться и подмечать необходимые качества для его последующих работ в людях близких ему. В работе Целиковской он увидел ту же глубину поиска. Она сумела понять чеховский образ и сыграть трагедию. В её призыве: «Дымов! Дымов!» – когда она падает на колени перед умирающим мужем, ощущается запоздалое прозрение женщины, всю жизнь тщетно искавшей талантливых людей и не замечавшей великого человека возле себя. «Ты выбрал великую актрису, – признался Самсонову Сергей Бондарчук. – Такой лёгкости в работе я никогда не ощущал. С ней всё получается. Она, как лань, – быстрая, ловкая».

Папино воспитание

  Он бежит себе в волнах На раздутых парусах.  

Александр Пушкин

Я очень любила оставаться с отцом, потому что именно с ним обретала полную свободу действий, следовательно, проказам моим не было конца. После очередного просмотра «Тарзана» я забиралась на шкаф и прыгала с него на тахту, вопя во всё горло тарзаньим криком. В свободное время отец писал картины и, по моей просьбе, рисовал мне парусники и жаркие страны. Меня редко наказывали в детстве, помню два или три таких случая, но один – наивно-смешной – остался в памяти всех домашних. Бабушка мыла пол, а я приставала к ней, требуя разрешить и мне немножко его помыть. Так как мне было три года, бабушка, понимая, что от моей помощи будет только лишняя грязь, не говоря ни слова, продолжала заниматься делом. Я опять попросила вымыть пол, не получив никакого ответа. Тогда в голову бабушки полетела её чёрная выходная сумочка и по всей квартире раздался свирепый крик: «Убирайся в свой Новосибирск и там мой свой пол!» Бабушка даже села на пол от неожиданности, а я, испугавшись своих слов, горько заплакала. И тут меня позвал папа. Он что-то долго и строго говорил, а потом, разложив меня на коленях, снял штанишки и отпустил три лёгких шлепка.

То, что последовало дальше, напугало весь дом, я заорала так, будто меня облили кипятком, потом стремглав, даже не натянув штанишки, бросилась к бабушке и уткнулась ей в колени. Я так долго и истово плакала, что все стали смотреть на отца как на изверга, и он, красный и растерянный, ушёл проветриться на улицу.

– Ну что ты, Ната, – утешала меня бабушка, – что с тобой? Папа больно тебя ударил?

– Не-ет, – наконец вырвалось у меня из горла. – Нет-нет, не больно.

– Ну так что же ты плачешь? – удивилась бабушка.

– Да он ведь… – захлебывалась я от негодования. – Он ведь – мужик.

Все очень смеялись над моей внезапной стыдливостью, потому что хорошо знали, что я обожала ползать по отцу в чём мать родила.