Дягилев никогда не был чересчур религиозным, и ничто не указывает на то, что, став взрослым, он ходил в церковь. Но со Стравинским у него была одна общая черта – суеверие. Он постоянно во всем усматривал знаки, старался их как-то объяснить или на что-то через них повлиять. В карманах у него было полно всевозможных амулетов и оберегов от сглаза и порчи. В Италии он узнал от своего лакея Беппо массу разных новых примет. Судя по всему, он был равнодушен к модным спиритическим течениям и движениям религиозного обновления, которые были чрезвычайно популярны в то время во Франции. Этим он был сыт по горло, еще когда общался в последние годы с Философовым. Внезапное обращение Стравинского к вере искренне тронуло Дягилева, но его собственное отношение к религии не изменилось.
Дягилев встретился со Стравинским 18 мая на открытии сезона в Париже – Стравинский пришел на премьеру новой «Жар-птицы». Однако самым примечательным событием этого сезона была, несомненно, премьера «Ромео и Джульетты». Дягилев стал интересоваться сюрреалистами и заказал Максу Эрнсту и Хуану Миро декорации и костюмы к балету Ламберта. Больше всех ему нравился Эрнст, и в период работы над балетом (в Монако) Дягилев часто проводил с ним целые вечера. Сюрреалисты, впрочем, были убеждены, что искусство не должно быть утилитарным, и считали работу в театре святотатством. К парижской премьере «Ромео и Джульетты» (балет уже показали один раз в Монако) они подготовили демонстрацию. В первом антракте в зал вошла группа из пятидесяти демонстрантов, и, как только зазвучала музыка, они начали свистеть и шуметь, заглушая оркестр. Дягилев, знавший обо всем заранее, просил дирижера во что бы то ни стало продолжать. Он уже предупредил полицию, и она явилась очень скоро. Некоторые англичане, бывшие в зале, восприняли это как оскорбление английской музыки и решили вступить в бой с демонстрантами. Вот как описал происходящее сидевший в ложе Дягилева Прокофьев: «С балкона я видел, как феноменальные франты во фраках приняли боевую стойку и по всем правилам бокса стали наносить ужасные удары бедным демонстрантам. Один из них, получивший удар по голове, упал на землю и закрыл лицо руками. Тут же к нему подлетела дама в декольте и несколько раз ударила его программкой»31
. Полиция под конец вывела мятежников из зала, и вечер, как и весь остальной сезон, окончился без происшествий.Как обычно, весь город собирался на дягилевские представления, но был один человек, которого Дягилев ждал особенно. В Париж приехал Всеволод Мейерхольд. Дягилев все еще надеялся уговорить его руководить «Урсиньолем». Даже если бы Мейерхольд продолжал отказываться, они, вероятно, могли бы придумать вместе еще что-нибудь интересное. Дягилев не ответил на два письма Мейерхольда, которые тот послал ему из Москвы. Режиссера, не знавшего ни слова по-французски, пригласили 27 мая на шикарный банкет, организованный Мийо. Дягилева на этом банкете не было. Через два дня Мейерхольд в сопровождении Прокофьева пришел на репетицию «Русских балетов» поговорить с Дягилевым. «Когда он [Дягилев] вошел в зал, я приблизился к нему и сказал, что тут Мейерхольд. Дягилев заволновался и поспешил к нему. Расцеловались. Дягилев сразу начал извиняться за то, что не ответил на письмо. “Вы понимаете, я так безумно занят сейчас со всеми премьерами […] Вот и сейчас, не смотрите, вечером премьера, а ничего еще не слажено […] Но ваши письма я все время ношу в кармане для ответа”. Тут он начал вынимать из карманов письма и бумажки, но, как назло, письма Мейерхольда не было»32
. Прежде чем вернуться к своей работе, Дягилев пригласил Мейерхольда бывать в его ложе на любом спектакле. Это была невиданная честь. Прокофьеву, к примеру, он этого никогда не предлагал, что задевало композитора. На той неделе Дягилев еще раз встретился с Мейерхольдом, но, о чем они говорили, неизвестно. Мейерхольд собирался через год снова приехать в Париж и повидаться с Дягилевым.После завершения парижского сезона труппа направилась в Лондон, оттуда в Остенде и затем в Италию. На Рождество они выступали в Турине, затем 10, 12 и 16 января – в Ла Скала в Милане. Спектакли на сцене Ла Скала много значили для Дягилева, но их успех не был шумным.