Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Нам остается лишь гадать, какое влияние оказало это на его душевное и эмоциональное состояние. Дягилев ни с кем это не обсуждал, и никто из его близких друзей не оставил ни письменных, ни устных свидетельств о тех событиях. Похоже, ни Стравинский, ни тем более Григорьев ничего не знали о произошедшем, и даже Лифарь, который был так близок с Дягилевым в те годы, ничего об этом не написал. Вряд ли Вальтер Нувель и Павел Корибут-Кубитович, единственные в дягилевском окружении, кто хорошо знал Валентина и Юрия, пребывали в полном неведении, но и они хранили молчание. Единственный, кто обладал всей информацией, был Кохно. Однако и он ни в своих записях, ни в интервью не упоминал об исчезновении братьев Дягилева. Возможная причина этого «заговора молчания» кроется в том, что Сергей попросил своих друзей хранить молчание, опасаясь, что разговоры о судьбе Валентина поставят под удар остальных членов семьи.

Заключенный Валентин Дягилев. Фото из материалов ОГПУ

По свидетельству Григорьева, Дягилев на протяжении всей весны 1928 года был «мрачен и молчалив», и казалось, что мыслями он далек от своей труппы³. На плечи Григорьева и Кохно лег больший груз – им предстояло поставить три новых балета для нового сезона: «Оду», «Аполлона Мусагета» и «Богов-попрошаек». Балет «Боги-попрошайки» на музыку Генделя в переложении Бичема был рассчитан исключительно на британскую публику. Новый балет Стравинского «Аполлон Мусагет» так же, как в свое время «Байка про лису, петуха, кота да барана» и «Царь Эдип», не был написан специально для труппы Дягилева. Стравинский получил заказ от Отдела музыки Библиотеки Конгресса, а гонорар ему заплатила меценат Элизабет Спрэг Кулидж. Мировая премьера «Аполлона Мусагета» состоялась 27 апреля 1928 года в Вашингтоне, и тогда это сочинение уже было обещано Дягилеву. У Дягилева было сложное отношение к этому произведению, так как оно было создано не по его инициативе. Однако Стравинский сумел его заинтересовать, внушив, что балет позволит продемонстрировать мастерство Лифаря⁴. Некоторым утешением для Дягилева стало и то, что по своему уровню вашингтонская премьера не могла соперничать с его спектаклями, и он представил эту постановку как новый балет Стравинского, созданный специально для русской труппы. Дягилев попытался поставить на место своего композитора, злословя о его покровительнице («эта американка совсем глухая!»). Ответ Стравинского был беспощаден: «Возможно, она и глухая, но она платит»⁵, – а именно в этом Дягилев тягаться с американкой не мог. Он уже был не в состоянии предложить Стравинскому достойный гонорар, вследствие чего был вынужден заимствовать «чужие» балеты, и это все больше его расстраивало.

Автором «Оды» – первой премьеры сезона – стал тогда еще совсем юный, а потому и совсем недорогой русский композитор Николай Набоков, прибывший во Францию в середине 1924 года. Из всех русских композиторов, с которыми Дягилеву доводилось сотрудничать, Набоков был наименее талантливым, и вряд ли Сергей этого не знал. У Набокова были другие преимущества. Он был умен, образован и красноречив и, помимо этого, был частым гостем в доме Валентина, когда жил в Петрограде. Тогда вместе с Павлом и Алешей, племянниками Сергея Дягилева, впоследствии погибшими во время Гражданской войны, он играл в домашнем оркестре, которым руководил сам Валентин.[325] Возможно, уже этим Набоков заслужил благосклонность импресарио. Однако личная симпатия к молодому композитору не помешала Дягилеву передать полное руководство постановкой балета в руки неопытного Кохно. Дягилев поручил Набокову написать «Оду» в первой половине 1927 года, а для оформления спектакля пригласил молодого русского художника Павла Челищева.

Единственным спектаклем, к постановке которого Дягилев в ту весну приложил руку, стал «Аполлон Мусагет». На роль балетмейстера он пригласил Баланчина, а для создания костюмов и декораций – представителя наивного искусства художника Андре Бошана. Стравинский еще прошлым летом закончил первую часть партитуры. Дягилев провел тогда целый день в Ницце, где жил Стравинский, и, впервые услышав эту музыку, не смог скрыть восторга по поводу нового творения композитора: «Вещь, конечно, удивительная, необыкновенно спокойная, светлая, как у него еще никогда не было, контрапунктическая работа неимоверно филигранная с благородными прозрачными темами, все в мажоре, как-то музыка не от земли, а откуда-то сверху»⁶, – писал Дягилев Лифарю.

Полгода спустя в Ницце состоялась новая встреча, на этот раз в присутствии Баланчина. Это был первый опыт совместной работы Стравинского с хореографом, положивший начало многолетнему сотрудничеству, которое будет продолжаться вплоть до смерти композитора.