Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Однако, как мы убедимся, в дантовском аду вскоре суждено было оказаться не Сергею, а его брату.

Сыграла ли при этом роль статья Луначарского, сказать трудно, но похоже, что после подобного отчета самого могущественного человека в российском художественном мире у Дягилева оставалось мало шансов стать в России желанным гостем, не говоря уже о гастролях «Русских балетов». Не знаем мы и того, читал ли Дягилев статью Луначарского, но вряд ли можно себе представить, что она могла пройти им не замеченной. Как бы то ни было, но к началу двадцатого парижского сезона статья Луначарского еще не была опубликована, а у Дягилева на повестке дня стояла целая серия премьер.

29 мая прошел предпремьерный показ «Царя Эдипа» в доме княгини де Полиньяк. Как записал в своем дневнике Прокофьев: «…колоссальный съезд, толпа стоит на улице»⁴³. На следующий день была премьера в театре Сары Бернар. Прошла она более чем скромно. Ровно через неделю состоялась премьера «Стального скока». Дягилев накануне не ложился спать и хлопотал в театре до половины четвертого утра, Якулов даже до семи, и уже в полдевятого Дягилев снова был на месте. «Стальной скок» был встречен с невиданным энтузиазмом, как у публики, так и у критиков. Пресса уделила новой постановке большое внимание, уже сама тема вызывала противоречивые оценки. Дягилев дал несколько интервью, в которых отстаивал новый балет, делая особый акцент на его музыке и оформлении, уводя разговор в сторону от политики:

«После “Свадебки” это самое значительное представление моей труппы […] Прокофьев вместе со Стравинским стоит во главе современной русской музыки. Он моложе Стравинского на девять лет, и это, разумеется, чувствуется по его музыке. Но Прокофьев, можно сказать, более méchant,[322] чем Стравинский. Мелодически Прокофьев, возможно, богаче Стравинского, но его мелодии бьют на эффект и не отличаются достаточной ясностью. Иными словами, если Стравинский беседует с богами, то Прокофьев – скорее с демонами […]

Сюжет балета много раз менялся. Я уже давно хотел поставить балет на русскую тему. Задача не из легких. Россия в глазах иностранцев – это обязательно нечто живописное, будь то шляпа Бориса Годунова или борода Кащея.

Пока мы готовили Le Pas d’Acier,[323] события в России развивались столь стремительно, что первоначальные эскизы костюмов оказались устаревшими. В Le Pas d’Acier мы показываем Россию 1920 года»⁴⁴.

Дягилев боялся возмущения со стороны русских белоэмигрантов, которым мог оказаться не по душе большевистский балет. Но небольшой скандал, к тому же единственный, спровоцировали не они, а Жан Кокто. По его мнению, Мясин (хореограф балета) «превратил то великое, что представляла собой русская революция, в скоморошье представление, на уровне интеллекта тех дам, что платят по шесть тысяч франков за ложу»⁴⁵. Дукельский терпеть не мог Кокто и, обратившись к Прокофьеву, сказал какую-то колкость по поводу Musiquette Parisienne,[324] метя в композиторскую «Шестерку», неофициальным лидером которой был Кокто. Тот парировал: «Дима, парижане швыряют в тебя дерьмом!» Между ними завязалась драка, и Дукельский вызвал Кокто на дуэль. Пришлось вмешаться Дягилеву; успокаивая своих молодых протеже, он приговаривал: «Не смейте драться здесь в моем театре; у меня и без того достаточно неприятностей с властями […] нас всех могут депортировать, понятно?!»⁴⁶ Удивительно подобное высказывание из уст Дягилева; возможно, это была лишь оговорка, но она примечательна, если задуматься о том, что происходило примерно в то же время с его родственниками, остававшимися в Ленинграде.

Ж. Кокто. Рисунок П. Пикассо

В конце лета 1927 года или, возможно, в начале осени Валентина Павловича Дягилева и его жену подняли с постели и арестовали сотрудники НКВД. О месте пребывания Валентина родственников не известили, никаких сведений о нем не поступило и позже. Его отправили за Полярный круг в Соловецкий монастырь, который за несколько лет до того был превращен в лагерь политзаключенных. Соловки в Советском Союзе стали первым крупным лагерем, по модели которого был устроен ГУЛАГ⁴⁷.