Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

За коротким сезоном в Париже, как обычно, последовал более длительный сезон в Лондоне, продолжавшийся с 25 июня по 28 июля. После этого труппа завершила летнюю программу выступлениями в Остенде 29 и 30 июля. В Лондоне Дягилев лишился поддержки лорда Ротермера, финансировавшего последние несколько лондонских сезонов, однако благодаря вмешательству неугомонного Уоллхайма Сергей нашел других меценатов, и новый лондонский сезон принес больше прибыли, чем предыдущие. «Первая неделя была набита битком, и успех был превосходный. Артисты покрыты цветами. Пресса, как всегда, глупа, но милостива. Король испанский чуть ли не с вокзала приехал прямо в театр»¹⁰, – писал Дягилев Аргутинскому-Долгорукову. Плоды финансового успеха были немедленно направлены на приобретение новых книг. Кроме того, Дягилев отложил 3500 франков на покупку печатки Пушкина¹¹. Несколько недель спустя Сергей также выкупил у наследников покойной графини де Торби оставшиеся десять писем великого русского поэта, заплатив за них 30 тысяч франков.[326]

С. Дягилев и Б. Кохно

Покупка писем Пушкина была для Дягилева грандиозным событием, и он даже посвятил этому несколько страниц в своих очень кратких «мемуарах». Для сравнения: более длинную запись он оставил лишь о спектакле «Борис Годунов», премьера которого состоялась в Париже в 1908 году. В целом за те несколько лет, что Дягилев предавался своей страсти, он сумел собрать коллекцию старинных русских книг, не имевшую, по мнению Зильберштейна, аналогов за пределами России. Помимо писем Пушкина, Дягилеву также принадлежал автограф его стихотворения, два автографа стихотворений Лермонтова и четыре его же письма, письма Гоголя, Глинки, Капниста, Державина, Карамзина, Тургенева и прочих.[327] Дягилев вел каталог коллекции и составил карточки с подробной библиографической и исторической справкой для наиболее значимых изданий. Впервые за всю свою жизнь он снял квартиру в Париже: в основном для того, чтобы хранить там свою разраставшуюся коллекцию. Похоже, что благодаря этому дорогостоящему увлечению старинными книгами и рукописями он даже стал более дисциплинирован в ведении своих финансовых дел. Он задумал издать принадлежавшие ему письма Пушкина в октябре 1929 года. Однако ему не было суждено дожить до октября, так как во второй половине 1928-го смерть подошла к нему совсем близко.

Еще в 1921 году у Дягилева диагностировали сахарный диабет, однако он почти не соблюдал предписанную ему диету. Весь образ его жизни с постоянными стрессовыми ситуациями, разумеется, пагубно сказывался на здоровье. Короткие периоды, во время которых он соблюдал строгую диету, сменялись безмерным чревоугодием и возлияниями. Он то стремительно набирал вес, то быстро худел, что также способствовало развитию его недуга. Начиная с 1927 года он страдал от фурункулеза – болезни, при которой у пациента постоянно появляются фурункулы и карбункулы (несколько фурункулов, расположенных рядом), приводящие к развитию обширных инфекций и резкому повышению температуры.[328] В мире, где отсутствовал пенициллин, подобные заболевания были смертельно опасны, и Дягилев это прекрасно знал. Он всю жизнь опасался бактерий и инфекций, и теперь его страхи воплотились в жизнь.

Тем не менее в августе Дягилев, по своему обыкновению, снова приехал в Венецию, влажный климат которой определенно не был полезен для его нездорового состояния, и там продолжил вынашивать планы нового сезона. Затем он отправился в Варшаву на поиски артистов и книг и, воспользовавшись случаем, посетил старого друга. Дмитрий Философов все еще проживал в польской столице, где издавал антибольшевистскую газету «За свободу». Дягилев признался Лифарю, что Польша напомнила ему «нашу матушку Русь», а о Варшаве написал: «…недурной немецкий городок, который я никак не могу хорошо осмотреть из-за безумного холода». Он также радостно сообщил, что фурункул под мышкой, который он поначалу принял за опухоль, однажды ночью сам лопнул, и где-то в середине письма попросил Лифаря: «Скажи Павке, что видаю Диму…»¹²