На следующий день пришло эмоциональное письмо от Бенуа: «Оторвалась частица меня самого, и у меня ощущение, что я стал калекой. И это даже страшно, ибо в последние годы Сережа не играл больше никакой роли в моей жизни: наши пути разошлись и при этом у меня не было ощущения, что я в нем нуждаюсь, как в чисто деловом, так и в духовном смысле. И вдруг теперь оказывается, что я был все еще в очень значительной степени “заполнен им”, оказывается, он занимал в моей душе, в моем уме и в моем сердце какое-то несравненное место, он продолжал там жить, и я продолжал по стародавней привычке к нему обращаться по всякому поводу, спрашивать его мнение и в то же время тревожиться за него и жить его интересами […] расстояние времени покажет […] что в сущности представлял собой этот стихийный человек, одна из самых характерных фигур нашей родины, соединявшая в себе все чары и всю непогасшую мощь русской культуры»46
.Стравинский нашел в себе мужество написать Нувелю только 27 августа:
«Мой дорогой Валечка,
хоть и трудно мне писать тебе эти строки, предпочитая молчание письму, выражающему так слабо то, что чувствуешь, но решил все-таки перебороть себя, думая, что и тебе будет немного легче, видя (хотя ты и сам это знаешь) и чувствуя ту острую боль, которую ношу в себе от внезапного исчезновения горячо любимого мною Сережи, и свидетелем чего пусть для тебя будет это письмо.
Очнувшись от ужасной вести (которую получил лишь через двое суток после кончины Сережи), первое, о ком я подумал, – это о тебе и Павке, и пусть это письмо будет также обращением к нему. Несмотря на горечь осиротения вашего, я почувствовал облегчение в сознании, что кроме меня есть также люди, которых он очень любил и которые горько в сердце своем его оплакивают. Верьте, друзья мои, что я всем сердцем разделяю вашу скорбь и молюсь Господу нашему [—] да упокоит Он, милосердный, его душу, такую богатую и отзывчивую. […]
Сердечно тебя и Павку обнимаю.
Твой Игорь Стравинский»47
.Ответ, написанный Нувелем несколько дней спустя, представляет собой великолепный монумент многолетней дружбы, и, возможно, этот текст наиболее точно из всех, когда-либо написанных, характеризует Дягилева: