Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

В Париже он посетил врача, и тот предписал ему соблюдать диету и много отдыхать, предупредив о том, что несоблюдение рекомендаций повлечет опасные последствия для здоровья²⁵. Но Дягилев сразу после этого отбыл в Берлин.

10 июня, незадолго до отъезда Дягилева в германскую столицу, произошел следующий конфликт: Прокофьев, также издававший свои сочинения у Пайчадзе, допустил издание клавира «Блудного сына» без указания имени Бориса Кохно в качестве автора либретто. В ответ Кохно подал в суд на Прокофьева и Пайчадзе, потребовав, чтобы партитуру немедленно изъяли из продажи²⁶. Прокофьев был в бешенстве: во-первых, из-за того, что вклад Кохно был действительно минимальным, а во-вторых, из-за его абсолютно неуместной реакции на произошедшее. На следующий день Прокофьев в сопровождении Стравинского и Пайчадзе отправился к своему адвокату. Стравинский и Пайчадзе были убеждены, что Кохно подал в суд в отместку за предпринятые Пайчадзе действия относительно купюр в «Аполлоне». Стравинский предупредил Прокофьева: «Я специально приехал из-за этого. […] Это не Кохно, а Дягилев. Кохно без Дягилева не смеет сделать такую вещь»²⁷. Возможно, в этом Стравинский был прав. Находясь у адвоката, он постоянно брал слово, отстаивая то, что он считал их общим с Прокофьевым делом. После того как встреча закончилась, он, прощаясь с Прокофьевым, сказал:

«Поверьте, Сережа, я очень интересуюсь этим делом, и не только по любви к вам, но и по ненависти к Кохно. Но тут не один Кохно, тут и Дягилев, и не только против вас, но и против издательства. Мы с Пайчадзе ему повысим цены на материалы. Увидите, он еще заплатит за нашего адвоката!»²⁸

Этот конфликт во многом напоминал баталии Дягилева с Бакстом, и обе стороны совершенно потеряли контроль над ситуацией. Однако, несмотря ни на что, связь между Стравинским и Дягилевым все еще была очень сильна. Как ни странно, но всего несколько дней спустя Стравинский попросил Ансерме передать ему, что будет в Лондоне в те же недели, что и Дягилев, выразив свое удивление тем, что импресарио его «вот уже некоторое время избегает по лишь ему одному понятным причинам»²⁹. Возможно, Дягилев действительно избегал Стравинского, в любом случае, находясь в одно и то же время в Берлине, они не виделись и не говорили друг с другом.

Берлинскими спектаклями «Русских балетов» дирижировал Ансерме, и, вероятно, там же он впервые рассказал Дягилеву о том, что увидел в Ленинграде. Как всегда, Дягилев ни с кем не обсуждал то, что узнал. Светлым моментом того периода стала берлинская премьера балета «Весна священная», никогда до этого не демонстрировавшегося в германской столице. Публика встретила постановку восторженными возгласами, что было неожиданно, так как Берлин всегда являлся одним из тех городов, где успех давался непросто.

Дягилев не делал перерывов на отдых. Из Берлина труппа отбыла в Кёльн, а затем – в Париж, чтобы оттуда отправиться в Лондон. 24 июня, сидя вместе с Кохно и Маркевичем на Северном вокзале французской столицы в ожидании поезда, Дягилев увидел Стравинского и решил к нему подойти. Позднее Стравинский рассказывал об этом инциденте Прокофьеву: «…в суматохе его кто-то тронул за плечо. Это был Дягилев, который натянуто сказал: “Ах, ты тоже едешь в Лондон? И я еду в Лондон. Ну вот, в дороге поговорим”».[335] Однако, когда подошел поезд, они разошлись по своим купе, и никто из них не проявил инициативу, чтобы подойти к другому. В Лондоне они остановились в соседних апартаментах в «Альберт-Корт». Они могли слышать голоса друг друга за стенкой, но продолжали избегать друг друга. Эти двое так больше никогда и не увиделись.

Возможно, если бы Дягилев был чуть более откровенен в том, что касалось судьбы его семьи и его ухудшающегося здоровья, то Стравинский отреагировал бы чуть менее агрессивно и неуступчиво. Но Сергей всегда делал вид, что у него все в порядке, избегая малейших намеков на уязвимость, и это приводило к тому, что при возникновении конфликтов его соратники не раздумывая вступали с ним в бой. Впрочем, ссора со Стравинским не повлияла на любовь Дягилева к его музыке. Двумя месяцами ранее он заявил в одном интервью: «Стравинский… вот живое воплощение настоящего горения, настоящей любви к искусству и вечных исканий […]. Стравинский же все время мечется, ищет и в каждом своем дальнейшем шаге как бы отрицает самого себя, то, чем он был в прежних своих произведениях»³⁰. В Лондоне, сидя в апартаментах, где ему было слышно, как Стравинский за стенкой разговаривал с Верой, Дягилев написал письмо Маркевичу, выразив большую радость по поводу громадного успеха Стравинского в британской столице: