Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

Взаимоотношения с друзьями также складывались непросто. Стравинский к тому времени уже узнал о купюрах, внесенных Дягилевым в балет «Аполлон Мусагет», и поручил заняться этим своему представителю, опытному музыкальному издателю Гавриилу Пайчадзе. А еще был Бенуа. Двое старых друзей виделись теперь нечасто, но ни один из них – как бы они друг другу ни действовали на нервы – не хотел просто так отказаться от многолетней дружбы. Надежды Бенуа на то, что его сотрудничество с Рубинштейн принесет ему новую известность или хотя бы признание, не оправдались. Дягилев не понимал Бенуа и не скрывал негативного отношения к его работе. После того представления «Петрушки», на котором присутствовал Нижинский, Бенуа написал мрачное, сердитое письмо Дягилеву: он упрекал старого друга в своей неудачно сложившейся творческой карьере и горько сожалел о том, что их пути разошлись. Бенуа, как и многим другим художникам, находившимся в эмиграции, было тяжело принять то, что в Европе им предстояло жить в безвестности. Бенуа, обладавший многочисленными талантами, пользовавшийся таким громадным уважением и занимавший такое ответственное положение на родине, едва мог это вынести. Неизвестно, отреагировал ли Дягилев на это письмо, но, когда весной 1929 года открылась небольшая выставка работ Бенуа, он не пришел на вернисаж. Тогда Бенуа написал ему записку, несомненно пытаясь помириться:

«Не будь свиньей и посети выставку своего старого друга. Думаю при этом, что кое-что даже доставит тебе удовольствие, хотя б тем, что это тебе напомнит. Ох, Сережа, и почему это жизнь (жест Павки) так устраивает, что люди, нежно друг друга любящие (я продолжаю думать, что ты не совсем равнодушен ко мне, а о своих чувствах к тебе не стоит распространяться), бывают так различны? […] Ну, словом, приходи! А так ты обязан будешь прийти к нам на дом и у нас пообедать. Не поручусь, что тут тебе не попадет от Ати – но это тоже не по иной причине, нежели par excès de tendresse.[333]

Любящий тебя Шура»²⁴.

Это короткое послание – последнее сохранившееся свидетельство длительной и богатой корреспонденции между Дягилевым и Бенуа, и даже сейчас можно ощутить, какой тоской веет от этих нескольких строчек. Принял ли Дягилев приглашение Бенуа, установить не удалось, скорее всего, нет. Дягилев был ужасно занят. До 12 мая труппа выступала в Монте-Карло, а 21 мая начался новый парижский сезон, во время которого должна была состояться премьера «Блудного сына» Прокофьева и новой постановки «Байки про лису, петуха, кота да барана» Стравинского. Дягилев вновь страдал от фурункулов, вызывающих абсцессы, из-за чего он был вынужден много отдыхать. В конце апреля вместе с Кохно он находился в Париже, где шли репетиции балета Прокофьева (премьера «Бала» Риети должна была состояться только в Монте-Карло). Тогда же Дягилев получил письмо от Пайчадзе, в котором тот пригрозил, что сокращение «Аполлона Мусагета» может рассматриваться как нарушение условий контракта, и пообещал отобрать права на дальнейшее исполнение этого балета. Пайчадзе в тот момент уже начал вести переговоры с Идой Рубинштейн, предложив ей права на постановку этого произведения. Дягилев резко отреагировал на это письмо, заявив, что не давал повода думать, что он «мог нарушить данное им ранее обещание восстановить вырезанные отрывки», и что с ним обошлись слишком сурово.[334]

М. Ларионов. Портрет И. Стравинского

Премьера «Блудного сына» прошла с большим успехом благодаря блестящей музыке Прокофьева, а также, в чуть меньшей степени, благодаря блестящей хореографии Баланчина. Пресса критиковала Баланчина, назвав его хореографию бесстрастной и нарочито современной. Это мнение в значительной степени разделял и Прокофьев. Это кажется нам странным, так как балет и сейчас входит в репертуар ведущих театров мира. С момента его создания прошло много лет, но он продолжает удивлять и волновать публику. Последняя сцена, когда отец обнимает своего блудного сына и уносит его за кулисы, будто маленького мальчика, обладает редчайшей изобразительной силой и может достойно соперничать со знаменитой картиной Рембрандта в Эрмитаже, прекрасно известной Дягилеву и Баланчину.

По окончании представления Дягилев, Лифарь, Кохно, Мисиа Серт и Коко Шанель отправились ужинать. Никто из них не мог предположить, что всего два месяца спустя все они вновь соберутся у смертного одра Дягилева.