Сергей Дягилев

В дягилевской компании Ларионов больше всех любил подискутировать о проблемах хореографии, «новом духе» её творцов и уникальной атмосфере спектакля. Импресарио весьма сочувствовал этому и поручил Ларионову взять шефство над Мясиным в его первых балетных постановках. «Мы начали репетировать в маленьком зале в Уши, проходя вместе шаг за шагом каждое па и решительно отсекая лишнее для достижения естественной простоты», — вспоминал Мясин о совместной работе с Ларионовым. С тех пор художник в творчестве Мясина-хореографа почти всегда будет главным союзником. Как видно, Дягилев и здесь сумел найти ключ к решению проблемы, не зря же в присутствии Бенуа однажды он заявил: «Что такое балетмейстер? Я могу сделать балетмейстера из этой чернильницы, если захочу».

Одиннадцатого сентября Ларионов писал в Россию: «Ваца Нижинский на днях должен приехать — я как раз с ним вместе должен ставить «Шута». Случилось так, что вместо заказанных по телеграмме двух балетов, одного мне и другого Гончаровой, здесь, на месте, добавили ещё по одному. Один я ставлю с Мясиным, над которым сейчас работаю, а другой с Нижинским. Гончарова ставит «Литургию» и «Свадебку» — оба балета мясинской постановки. Из Мясина вышел прекрасный балетмейстер, несмотря на его молодость. <…> Теперь здесь как раз Бакст — он очень облез и как-то постарел — у него не только лысина, но даже и усы вылезли. <…> Дягилев потолстел, поседел, но так же очень мил. <…> Приезжают разные хозяйские друзья вроде художника Серта (испанец), <…> Мися Эдвардс и т. д. и т. д. Самыми забавными оказались американские рецензенты — это прямо чёрт знает что. Здесь уже вся труппа и идут репетиции в здешнем театре при Народном доме».

Упомянутый выше балет «Литургия» на тему Страстей Христовых был первой постановкой, над которой работал Мясин. Его сценические и музыкальные планы время от времени менялись, но в промежуточном результате Дягилев решил оставить балет без музыки — «для усиления атмосферы» Божественной литургии. И только в антрактах, между картинами спектакля (Благовещение, Рождество, Поклонение волхвов и т. д.), предполагалось участие хора, исполняющего знаменные распевы старообрядцев, очевидно из рукописных сборников с крюковой нотацией, привезённых из Москвы Ларионовым как подарок Стравинскому. От «Литургии», так и не увидевшей сцены, остались лишь великолепные театральные эскизы Гончаровой, образы которых близки к древнерусскому искусству.

А до «Свадебки» и «Шута» дело тоже не доходило — по вине композиторов — ни Стравинский, ни Прокофьев не предоставили балетных клавиров к назначенному сроку. Если первый, находившийся рядом, мог сполна получать выговоры и нагоняи, то Прокофьев для импресарио был недосягаем — несколько телеграмм, отправленных в Россию, не сдвинули его с места. «Дягилев, <…> вероятно, топотал ногами и ругал меня самыми скверными словами», — думал Прокофьев, нарушивший контракт, согласно которому в крайний срок до 3 июля он должен был прибыть «в тот город Европы, где Дягилев будет находиться», чтобы согласовать с ним окончательную редакцию балета. Ларионов уже продумал сценографию «Шута», но над балетом повис серьёзный вопрос, не суливший ничего хорошего в течение нескольких лет.

Найдя выход из затруднительного положения, Дягилев вновь занялся музыкой Римского-Корсакова, на этот раз оперой «Снегурочка», которую он решил приспособить для другого мясинского балета — «Полуночное солнце». Основная работа по оформлению спектакля выпала на долю Ларионова. Как мастер на все руки, он изготовил из камыша макет декораций с восемью вращающимися красными солнцами и «сообразно с движением» необычайно яркие эскизы костюмов. «Работая над «Полуночным солнцем», Ларионов и я, казалось, вдохновляли друг друга при обсуждении и анализе каждой сцены, — вспоминал Мясин. — Ларионов решительно настаивал на подлинно народном стиле балета и, создавая костюмы — красные, пурпурные и зелёные, — действительно опирался на русский фольклор. Обдумывая танцы, я использовал детские воспоминания в хороводе «Гори, гори ясно», и он помог мне украсить эти танцы простыми, житейскими жестами». Трудно сказать, кто из них двоих в большей мере чувствовал себя балетмейстером.

Но вот спустя полтора года возродившаяся труппа «Русские балеты» могла наконец-то снова заявить о себе с театральных подмостков. Первые её выступления в условиях войны были благотворительными. Используя свои связи с дипломатами, в том числе с князем Аргутинским-Долгоруковым, служившим секретарём в русском посольстве в Париже, Дягилев дал два концерта в пользу Красного Креста стран Антанты. Для парижского гала-концерта был создан комитет под высоким покровительством французского президента Пуанкаре и английского короля. Графиня де Греф-фюль, входившая в этот комитет, сердечно приветствовала возобновление деятельности балетной труппы Дягилева.