Сергей Дягилев

В октябре Дягилев получил письмо от Прокофьева, желавшего вновь напомнить о себе и восстановить утраченные связи с «Русскими балетами». Рукописный клавир «Шута», посланный Дягилеву с несоблюдением сроков и условий договора, ждал окончательной редакции, сделать которую можно было только при совместной кропотливой и детальной работе. «Каковы Ваши планы и какова судьба моего бедного «Шута», так предательски похороненного в коварных складках Вашего портфеля?» — интересовался Прокофьев. Но Дягилев, ещё не окрепший материально, в ближайшее время не мог готовить новые постановки и мировые премьеры. «Русские балеты» в 1918 году обошлись без премьер, прожив на старом репертуаре. Тем не менее премьерными спектаклями для Лондона в Театре Колизеум стали три балетмейстерские работы Мясина — «Полуночное солнце», «Женщины в хорошем настроении» и «Русские сказки». Тогда же лондонцы впервые увидели балет «Садко», поставленный в Испании Больмом, с декорациями и костюмами Гончаровой.

Одиннадцатого ноября война наконец завершилась. На Трафальгарской площади многочисленная толпа праздновала долгожданный мир, танцуя и предаваясь безудержному веселью. Дягилев, по словам очевидца, «похожий в своей шубе на медведя», устало взирал на это всеобщее ликование. Мясин между тем сохранял спокойствие. «В то время как я позволил себе влиться в струю несущейся толпы, — писал он в мемуарах, — мысли мои устремились в прошлое, в мрачные годы войны, и я понял, сколь многим обязан Дягилеву. Его вера в будущее — в нашу значительную роль в развитии современного балета, музыки и живописи — укрепляла наш боевой дух и в конечном счёте предотвратила крах труппы». Мясин ничуть не сомневался, что отныне жизнь вернётся в нормальное русло.

Помощник Григорьева Николай Кремнёв объявил танцовщикам, что репетиций сегодня не будет — в честь наступления мира. Слова его прозвучали чуднó, даже диковинно, поскольку представляли собой смесь из трёх языков — русского, французского и английского, но юный танцовщик кордебалета, англичанин Лейтон Лукас, которому не было и шестнадцати, сразу догадался о смысле сказанного. В труппе Дягилева он будет выступать три года под сценическим псевдонимом Лукин, а позже станет композитором и дирижёром. Он не знал русского языка, и происходившие иногда в русскоязычном коллективе танцовщиков бурные собрания пугали его. «Это было ужасно, — вспоминал Лукас. — <…> Я не знал, что там происходило, я ожидал убийства каждую минуту. Но всё кончалось дружески, они всё решали «за» и «против». Это случалось достаточно часто».

Ровно через неделю после окончания войны, 18 ноября, в Лондоне состоялось тысячное представление «Русских балетов», зафиксированное в летописи Григорьева. Но из-за каких-то суеверных страхов Дягилев не стал отмечать эту дату, даже в целях рекламы. А вот к Рождеству и Новому году он специально готовил обновлённые и дополненные «Русские сказки». Для этого он вызвал из Парижа Ларионова, чтобы тот создал декорации и эскиз костюма для новой танцевальной картины «Царевна Лебедь». Однажды перед спектаклем Григорьев заметил, что одна из декораций «Русских сказок» подвешена вверх ногами, и когда он рассказал об этом Ларионову, тот был в восторге и долго над этим смеялся. Балагур Мишенька, как все звали Ларионова, не утратил своей жизнерадостности.

В первый день нового, 1919 года Дягилев неожиданно захандрил. Он писал в Париж Мисе: «Ты утверждаешь, что любишь не меня, а только мою работу. Ну что ж! Я должен сказать обратное, так как я люблю тебя, со всеми твоими многочисленными недостатками. Я испытываю к тебе чувства, какие питал бы к сестре, будь она у меня. К несчастью, у меня нет сестры, и вся эта любовь сосредоточилась на тебе. Вспомни, пожалуйста, что не так давно мы очень серьёзно сошлись на том, что ты — единственная женщина на земле, которую я мог бы полюбить. Вот почему я считаю недостойным «сестры» устраивать целую историю просто потому, что я тебе не пишу. Когда я пишу — а ты знаешь, что это бывает редко, — я делаю это для того, чтобы что-нибудь сказать, не пересказывать успех моего лондонского Сезона, о котором ты наверняка уже слышала, но поделиться с тобой моими надеждами, проектами, планами…»

Выступления в Колизеуме, длившиеся семь месяцев, завершились в конце марта. После двухнедельных гастролей в Манчестере труппа Дягилева стала готовиться к продолжению лондонского Сезона на сцене другого мюзик-холльного театра — Альгамбры, названного в честь мавританского дворца в Испании. Этим театром владел также сэр Столл, который заключил с Дягилевым договор на срок до конца июля и на этот раз потребовал от него как минимум два новых спектакля. Сезон в Театре Альгамбра оказался успешным. Очереди за билетами на галёрку нередко превращались в дискуссионные собрания балетоманов. К «Русским балетам», как тогда выразился один журналист, «Лондон пристрастился, как утка к воде».