Сергей Дягилев

— Мне звонили. Есть шансы, что ваше дело уладится. Немного погодя обещали позвонить ещё раз, и я думаю, что всё будет в порядке. А вот у меня к вам есть дело: я обдумываю ещё одно предприятие кроме балета — «Обозрение», автором которого вижу только вас! Лучшие артисты всех специальностей будут участниками этого грандиозного спектакля. Всё должно быть первоклассным. Основа — музыка, стихи, зрелища. Это не должно быть искусством только ради красоты — те времена уже прошли. Надо найти что-то совсем, совсем новое, и я верю, что только вы, Маяковский, это найдёте! А деньги под это дело найду я!

Дягилев необычайно оживился, рассказывая, что это ревю можно будет возить по всем странам мира, включая Советскую Россию, и оно должно везде иметь ошеломляющий успех. «Дягилев так увлёкся своей идеей, что появилось в нём даже что-то хлестаковское», — отметила В. Ходасевич, и в то же время утверждала, что этот проект явно захватил Маяковского.

Но не только идея эстрадного шоу «Обозрение» тогда занимала Дягилева. Со своей стороны он просил Маяковского оказать посредническое содействие в его поездке в Россию, где он не был уже десять лет. На это Маяковский также живо откликнулся и 20 ноября написал письмо наркому просвещения Луначарскому: «Вы знаете Сергея Павловича Дягилева не хуже меня, а С. П. в рекомендациях не нуждается. Пишу всё же эти строки, чтобы С. П. быстрее прорвался через секретариат, который случайно может оказаться чересчур оборонительно настроенным». Затем Маяковский добавил: «…главное дело С. П. — полюбоваться нами».

Дипломатические отношения СССР и Франции были только что установлены, первым полпредом назначили Леонида Красина. И Дягилев твёрдо решил ехать. Он стал ходатайствовать о въезде в СССР с Антоном Долиным. Иностранец для этого путешествия — лучший компаньон (Кохно и Лифарь были призывного возраста, для них поездка в Советский Союз равносильна самоубийству). Забегая немного вперёд, сообщим, что Дягилев получил отказ, об этом была даже заметка в советском журнале «Жизнь искусства» (№ 6 за 1925 год). Злые языки среди эмигрантов утверждали, что ехать он в последний момент испугался. На самом деле его не пустили, ничем не мотивируя отрицательный ответ. Народный комиссариат по иностранным делам (НКИД) к решению этого вопроса подключал разные структурные подразделения власти, в том числе Президиум ЦИК СССР и Управление государственными академическими театрами. Из кабинета в кабинет летали срочные телефонограммы. А вот и архивная выписка из протокола заседания «Особого Комитета по организации заграничных артистических турне и художественных выставок при Комиссии заграничной помощи» от 17 января 1925 года:

«Слушали: Запрос НКИД о желательности въезда в СССР Директора Русского балета в Монте-Карло С. П. Дягилева и артиста его балета английского гражданина Патрика Кай.

Постановили: Въезд в СССР С. Дягилева и П. Кай считать нежелательным».

Маяковский и Луначарский оказались бессильны. Но первому из них Дягилев всё же помог. Тогда, в ноябре 1924 года, министр иностранных дел Франции дал согласие на продление визы: «Надо показать этого горлана Парижу». Горлан Маяковский покинул Францию только в конце декабря.

Среди других важных дел в Париже у Дягилева была встреча с так называемой «петроградской четвёркой» — Баланчивадзе, Даниловой, Жевержеевой и Ефимовым. С начала лета они выступали в разных городах Германии, затем в Англии, о чём Дягилев знал от своих агентов. Он отправил на поиски этих артистов своего кузена Павла Корибут-Кубитовича, который вечно опаздывал — по чьей-то наводке приезжал в какой-нибудь город, а те только что оттуда уехали. И вот наконец в Париже Дягилев их застал.

«Наша первая встреча с Дягилевым состоялась в доме Миси Серт, которая пригласила нас на чашку чая, — вспоминала Александра Данилова. — Тамара Жевержеева и Жорж [Баланчивадзе] принесли свои костюмы и станцевали номер. А когда Дягилев спросил меня, какой танец исполню я, я ответила: «Никакого». — «Почему?» — «Если я балерина Мариинского театра, то и Вам должна подойти». В правильности моего ответа я уверена по сей день. Ведь если вы скажете, что поёте в Ла Скала, все поймут, что у вас есть голос. Это то же самое. Лучшей рекомендации не надо. Дягилев засмеялся. И всё же Борис Кохно убедил меня станцевать: «Ну, Шурочка, покажите что-нибудь». И тогда я станцевала вариацию из лопуховской «Жар-птицы». Между прочим, Дягилев задал мне вопрос о моём весе: когда мы приехали из России в Берлин, я с голоду накинулась на еду и меня разнесло, — тогда мы не обращали на это внимания. Я ответила ещё более дерзко, в том смысле, что вы, мол, не лошадь покупаете, а то, может быть, ещё зубы посмотрите? Но поскольку с Дягилевым никто никогда так не разговаривал, для него это служило развлечением».