Сергей Дягилев

Затем они недолго были в Падуе. «С этого дня я стал жить только танцем и Сергеем Павловичем», — пафосно писал Лифарь, ощутивший себя не только «частью чего-то большого, громадного», но и под надёжным крылом. Впрочем, он ошибался, радость его была преждевременна. Они вернулись опять в Милан и здесь же расстались. Дягилев приказал Лифарю ехать в Париж, где 1 сентября после отпуска должна собраться труппа перед большим турне по Германии, а сам поехал в свою резиденцию, в Монте-Карло, откуда он прибыл в столицу Франции уже с Долиным и Кохно. «Я сразу же почувствовал между Дягилевым и собой стену, отделившую меня на несколько месяцев», — с унынием вспоминал Лифарь. Он так был огорчён, что заболел в Берлине и не участвовал во второй половине гастролей. Ну а пока в Париже вместе со всеми артистами он две недели посещал уроки и репетиции Нижинской (которая старалась не обращать внимания на этого выскочку, не верила в его способности и не принимала всерьёз).

Дягилевская труппа уже десять лет не выступала в Германии. После мировой войны эта страна находилась по-прежнему в сложном международном положении, считалась в Европе политическим изгоем, по этой причине немецких спортсменов (как, впрочем, и советских) не приглашали на Олимпиаду в Париж. Григорьев опасался за успех гастролей в Германии, однако Дягилев на этот счёт проявлял оптимизм и оказался прав. В организации этого осеннего турне, длившегося больше двух месяцев, не было ни одного изъяна. Дягилевские артисты успешно выступили в десяти немецких городах, в том числе в Мюнхене, Лейпциге, Кёльне, Гамбурге и Ганновере. «Нас везде хорошо принимали и умно комментировали спектакли», — свидетельствовал Григорьев.

Особенно тепло встречали «Русские балеты» в Берлине, который (наряду с Парижем) пока ещё оставался крупнейшим центром русской эмиграции в Европе. Афиши заранее известили публику о гастролях прославленной труппы, состоявшей из семидесяти человек. Выступления состоялись 9—26 октября в Театре дес Вестене. И вот что писал о первом спектакле в Берлине поэт и театральный обозреватель эмигрантской газеты «Руль» Юрий Офросимов: «Мы, русские, не видевшие дягилевского балета и только издали следившие за его исключительными успехами, — с особым нетерпением ждали этого вечера <…> Скептики говорили: «Дягилевский балет был во времена Карсавиной, Павловой, Фокина, Нижинского. Теперь его нет». После этого вечера мы можем им не верить; дягилевский балет <…> не менее чудесно продолжает цвести и теперь».

Осенью 1924 года Владимир Дукельский дописывал в Париже балет «Зефир и Флора». Ему хотелось знать профессиональное мнение о новом своём сочинении. С этой целью он навестил Прокофьева. Тот его принял сдержанно, затаив чувство ревности и обиду на Дягилева, который уже три года не заказывал ему новых балетов, а этому «весьма развязному мальчишке» так сразу и заказал. «Почему Дягилев вдруг круто отошёл от меня — вот загадка!» — ломал голову Прокофьев. 30 октября, через неделю после визита молодого дарования, он писал Сувчинскому: «Какие пикантные подробности о воссиянии Дукельского! По тем отрывкам, которые он мне играл, я не решаюсь судить, открыл ли Дягилев на горизонте новую звезду или же звезда окажется керосиновым фонарём, как в своё время обласканные Черепнин и Штейнберг. От того же, что балет будет писаться на текст Говно [так Прокофьев из неприязни называл Кохно], меня, разумеется, стошнило».

Дукельский признавался, что аудиенция у Прокофьева прошла окольными путями «по инициативе С. П. Дягилева». Автор «Шута» об этом, похоже, не знал. Кое-что из впервые услышанной музыки он всё же похвалил, а на прощание сказал:

— Не говорите Сергею Павловичу, что вы играли мне «Зефира». Это вам не поможет.

Когда «Русские балеты» завершали гастроли в Германии, Дягилев вместе с Кохно с середины ноября уже находился в Париже. Здесь он вновь встречался с Маяковским, у которого возникли проблемы с французской визой. И чтобы посодействовать её продлению, Эльза Триоле, младшая сестра Лили Брик, организовала званый ужин в отдельном кабинете шикарного кафе около Парижской оперы с участием 25 человек из русско-французской литературно-художественной среды. Кроме Маяковского главной персоной этого вечера считался Дягилев, который благодаря его связям был живым воплощением основной надежды на продление визы.

«Хорошо изучивший эффекты, Дягилев, вероятно, опоздал нарочно, — полагала Валентина Ходасевич, театральный художник из СССР, участница встречи в кафе, — чтобы произвести большее впечатление величественным спокойствием движений, чуть откинутой назад красивой, с серебряными волосами головой, слегка прищуренными, рассеянно смотрящими из-под тёмных утомлённых век неизвестно на кого и куда глазами. Он как бы говорил: «То ли я видел в жизни… Ну, посмотрим ещё!..» Маяковский подошёл к нему размашистым шагом, пожал ему руку, довёл до предназначенного ему места и вернулся на своё». Во время ужина Дягилева трижды приглашали к телефону. Вернувшись к столу после второго разговора, он сказал Маяковскому: