Сергей Дягилев

Наступило время отпуска. Август Дягилев вновь провёл в прекрасной Венеции. Однако о «Русских балетах», новом репертуаре и гастролях он думал меньше всего. Теперь он в основном занимался перепиской с владельцами книжных магазинов Европы, изучением каталогов и бюллетеней антикварных русских изданий, составлением списков книг, интересовавших его и желательных для приобретения в коллекцию. Страсть коллекционера полностью им овладела. В его собрании находились прижизненные издания А. С. Пушкина, литературные альманахи XIX века, автографы Г. Р. Державина, Н. М. Карамзина, М. Ю. Лермонтова, И. А. Крылова, И. А. Гончарова, первопечатные русские книги, в том числе такие раритеты, как «Часослов» Ивана Фёдорова (1565) и «Азбука» Василия Бурцова (1637). О другой редкой книге — «Букваре», изданном Иваном Фёдоровым во Львове (1574), Дягилев писал Лифарю в сентябре 1927 года: «В Риме всё было удачно, <…> нашёл чудную, потрясающую русскую книгу и кое-что ещё». А вот маленький отчёт о следующем путешествии из его октябрьского письма: «В Мюнхене было очень хорошо. О книгах уже не говорю — просто залежи, я пропадал целые дни у книжников и с дивными результатами».

«В последние годы жизни Дягилева коллекционирование редких изданий стало фактически его основной деятельностью, причём оно приняло столь интенсивные формы, как и более ранние стороны его деятельности, — сообщал Борис Кохно. — Это была очередная блажь Дягилева, и делалось это, разумеется, ради удовольствия. Но не сомневаюсь, что его библиотека стала бы со временем публичной, подобно выставкам, концертам и спектаклям, которым он некогда отдал столько сил.

Избегая одиночества, Сергей Павлович всегда любил окружать себя друзьями и единомышленниками. Но вскоре он стал отходить от общества, предпочитая многочасовым беседам чтение каталогов букинистических магазинов, — продолжал Кохно. — Комнаты в отелях, которые он снимал, стали приобретать вид товарных складов, поскольку были загромождены многочисленными коробками, заполненными книгами и рукописями. Здесь стоял неистребимый запах пыли и плесени: Дягилев, боявшийся сквозняков, запрещал проветривать помещение даже тогда, когда его не было в нём, — он явно опасался, что раритеты могут улететь в открытые окна. В отдельные дни он разбирал свои книги, нередко записывал их наименования на библиотечные карточки. После того как заносились название и выходные данные книги, он непроизвольно начинал описывать эпизоды из своей жизни, которые пробуждало в его воспоминаниях имя автора книги».

Некоторые сотрудники с полным основанием опасались, что директор пожертвует «Русскими балетами» в пользу своей книжной страсти. Однако тот продолжал тянуть лямку, хотя порой и без прежнего азарта. Этой осенью Стравинский сообщил Дягилеву, что пишет по заказу Библиотеки Конгресса в Вашингтоне новый балет, и половину сочинения сыграл ему на фортепиано. «Вещь, конечно, удивительная, необыкновенно спокойная, ясная, <…> с благородными прозрачными темами, всё в мажоре, как-то музыка не от земли, а откуда-то сверху», — отметил очарованный Дягилев. Стравинский был сразу согласен на постановку балета в дягилевской антрепризе, но только после американской премьеры, намеченной на весну следующего года. Неоконченный балет пока не имел ни сюжета, ни названия. Это был будущий «Аполлон Мусагет».

Ещё одно новое сочинение играл Дягилеву той же осенью молодой композитор Николай Набоков (двоюродный брат известного писателя Владимира Набокова). С середины 1920-х годов он стремился попасть в поле зрения знаменитого импресарио. Более того, до эмиграции он был знаком с братом Дягилева, Валентином Павловичем, женатым на кузине его отчима, и даже музицировал с их старшими сыновьями. Только один Набоков в своих мемуарах упомянул, правда преждевременно, об аресте В. П. Дягилева. На исходе осени Сергей Павлович действительно потерял связь с живущим в СССР единокровным братом Линчиком и его женой Сашей — они оба исчезли. Вероятно, при содействии Миси Серт встревоженный Дягилев обратился в Министерство иностранных дел Франции, которое сделало запрос в советские инстанции. Ответ был неутешительный. Советский Комиссариат иностранных дел не располагал сведениями о местонахождении Валентина Дягилева и его супруги. К делу подключилась тайная полиция Франции, но и ей не удалось обнаружить «следов ареста». На самом деле в начале августа брат был арестован, обвинён в контрреволюционном заговоре, отправлен на Соловки, а в октябре 1929 года расстрелян. Репрессиям подвергнется и Юрий Дягилев — в конце 1920-х годов он будет сослан в Среднюю Азию. До конца своих дней Сергей останется в полном неведении о судьбе своих братьев.