Сергей Дягилев

На конец 1927 года Дягилев запланировал гастроли в Германии, Австрии, Чехии, Венгрии и Швейцарии. Они продолжались полтора месяца, до 22 декабря. Наибольший успех, как сообщает Григорьев, труппа имела в Венской опере. Однако после этого турне Дягилев остался должен сто тысяч франков, поэтому удачным его назвать нельзя. Два последних выступления «Русских балетов» в этом году состоялись в Парижской опере. Это были рождественские спектакли, объявленные на 27 и 29 декабря. Договор с Руше Дягилев подписал в начале ноября по новой сложной формуле, выгодной театру, которому отчислялись 25 тысяч франков за каждый спектакль плюс ещё какие-то проценты. Все билеты были раскуплены, зрительный зал полон. Давали «Стальной скок», «Кошку», «Жар-птицу», «Послеполуденный отдых фавна» и «Половецкие пляски». «Дягилев доволен (но не больше), мил и рассеян, — записал в дневник Прокофьев. — Кажется, неуспех в Германии и финансовые затруднения. <…> Уходим под впечатлением какого-то упадка в дягилевском балете». Как осциллограф, Прокофьев предчувствовал что-то недоброе — может быть, скорый конец «Русских балетов»?

Глава двадцать восьмая САМЫЙ «ВЕСЕННИЙ» ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ

Новый, 1928 год Дягилев встречал в Париже. Вскоре здесь вышел из печати третий сборник «Вёрсты», евразийское издание при редакторском участии Сувчинского, который заказал Дукельскому для этого сборника статью о Дягилеве. Статья называлась «Дягилев и его работа». Русская эмиграция в Париже проявила повышенный интерес к этой публикации. Так, пианист А. Боровский, по сведениям Прокофьева, «восхищался ею и удивлялся, как это такой вертихвост [Дукельский] мог иметь столь острый ум». Статья действительно была хороша. Она предлагала по-новому взглянуть на деятельность Дягилева. «Созданный им балет есть вместилище им пройденных или проходимых увлечений; здесь, как и в самом человеке, столкнулись и тем не менее ужились противоположные и даже враждебные друг другу элементы. В его работе беспрерывная смена кажется единственным принципом: приятие, затем отбрасывание временно нужных ингредиентов, каждодневная переоценка ценностей, — писал Дукельский. — Это не снобизм и не прихоть; здесь нет и речи о парении над искусством, а истинное претворение и отражение его в едва ли не единственно верном зеркале».

Прежде чем опубликовать статью, Дукельский показывал её Прокофьеву и постарался учесть все его замечания, а во время работы над ней, по всей вероятности, консультировался с Нувелем, который в своих заметках о Дягилеве высказал много общего с тезисами автора вышеназванной статьи. Во всяком случае, их тексты в отдельных местах перекликаются и дополняют друг друга. «Прежде всего человеком чувства» оставался Дягилев для Нувеля. «Он не терпел никакой идеологии. Это не значит, что его дух был закрыт для идей. Напротив, он постигал их, и во всей полноте, и с лёгкостью играл ими, если это было нужно для достижения избранной цели, — рассуждал Нувель о своём старом друге. — Но в его душе идеи никогда не имели прочного фундамента. И поэтому он менял их, как перчатки. Такая игра была для него наслаждением. Когда некая идея казалась ему подходящей, он провозглашал эту идею со всей настойчивостью и покоряющей силой убеждения, хотя потом, когда она переставала ему служить, вполне мог отказаться от неё и даже выдвинуть диаметрально противоположную, подкрепляя её столь же убедительными доводами. Ибо он умел быть убедительным, как никто. Его мозг функционировал с необыкновенной лёгкостью. Спорить с ним было невозможно. Он всегда был прав и доказывал это с такой всепобеждающей силой, что, несмотря на вашу уверенность в собственной правоте, вы начинали в себе сомневаться». Это испытал на себе не только Нувель, но и почти все творческие сотрудники Дягилева.