Сергей Дягилев

За несколько часов до дебюта Маркевича Дягилев сказал ему: «Забудьте себя, и чтобы служить публике, игнорируйте её во время выступления». Юный дебютант исполнил свой фортепианный концерт 15 июля между двумя балетами. Оркестром управлял Роже Дезормьер, хотя импресарио хотел ранее «заполучить любой ценой» Томаса Бичема, «так как для Лондона это очень важно». Но именно тогда Бичем выступал в Ирландии. «В тот вечер Дягилев находился в состоянии крайнего возбуждения. Его вера в талант Маркевича была безгранична, и он намеревался мгновенно сделать его знаменитостью. Увы, его надежды рухнули, — свидетельствовал Григорьев. — Маркевич не имел никакого успеха. Его игра была недостаточно совершенна, и то ли по неопытности, то ли от волнения ему абсолютно не удалось произвести впечатления. Концерт завершился аплодисментами, но они были не более чем знаком вежливости. <…> За исключением музыки Стравинского, «Лиса» тоже не слишком понравилась. Но Дягилев к этому отнёсся спокойно, тогда как провал Маркевича был для него страшным ударом. Страшным настолько, что мгновенно обострилась его болезнь». Уже несколько лет Дягилев страдал от фурункулёза, а недавно доктор Далимье диагностировал у него диабет. Теперь он слёг и целую неделю не появлялся в театре. 22 июля он всё же пришёл на «Весну священную» и на Спесивцеву в «Лебедином озере», но выйти к публике не решился, остался за кулисами. Он сидел в правом углу сцены на стуле Григорьева и рассказывал ему в антрактах о своих планах на будущий год — о новых балетах Хиндемита и Маркевича. Последнему он писал на следующий день в Париж: «Весна священная» имела вчера настоящий триумф. Это дурачьё дошло до её понимания. «Times» ныне утверждает, что «Весна» для XX столетия то же самое, что 9-я симфония Бетховена была для века XIX! Наконец-то! Нужно иметь терпение и быть немного философом в жизни, чтобы сверху смотреть на препятствия, которые маленькие и ограниченные люди воздвигают против всякого усилия преодолеть посредственность. Боже мой, это пóшло, как хорошая погода, но что же делать: нельзя жить без надежды снова увидеть на рассвете луч завтрашнего солнца».

Однажды на сцене Ковент-Гардена, когда Дягилев зашёл за театральный задник, к нему навстречу бросилась Карсавина. «Шёл он медленно, опираясь на трость, которую раньше любил так бодро вертеть в руках, — вспоминала она. — Под руку отправились мы в мою гримуборную. Он беспорядочной массой тяжело откинулся в кресле. Вся его былая жизнерадостность и особая ленивая грация куда-то исчезли.

— Я оставил свою постель и пришёл, чтобы повидать вас. Оцените мою любовь.

Но в его лице не было следов тревоги: он говорил о Венеции и о каких-то молодых композиторах, в чьё будущее верил».

О последней встрече с Дягилевым в Лондоне, на вечере у светских друзей, вспоминала и Мари Рамбер: «Я знала, что к тому времени он был очень болен. Тогда мне было неизвестно, был ли то диабет, хотя помню, что за ужином ему сказали: «Вы не должны есть этого». Он ответил: «Не стоит беспокоиться, это не имеет значения». И не обращал никакого внимания на свою очень опасную болезнь. На том вечере я увидела, что он сильно изменился. Все следы власти покинули его лицо, остались только беспомощность и доброта. И он говорил со мной с такой откровенностью, какой я не знала за ним прежде».

Кроме болезни лондонский Сезон принёс суеверному Дягилеву ещё одну большую неприятность. О ней Нувель сообщил Сомову в начале осени того же 1929 года: когда Дягилев был в уборной Лифаря, вдруг упало зеркало и разбилось вдребезги. «Осколки собрали и поехали бросить в Темзу для отвращения опасности. Но вот это не помогло», — писал Сомов своей сестре, пересказывая Нувеля. Предчувствуя что-то недоброе, Дягилев долго находился в подавленном состоянии из-за разбитого зеркала. Однако Сезон шёл своим чередом, и довольно успешно. Лифарь писал даже о «сплошном триумфе Русского балета» в Лондоне.

Накануне закрытия Сезона 24 июля труппа давала гала-концерт в честь египетского короля Фуада в присутствии короля Георга. В программе этого вечера были «Петрушка», «Блудный сын» и два классических номера из «Свадьбы Авроры». После выступления Дягилев попросил Григорьева собрать на сцене труппу, чтобы попрощаться с нею, так как следующим утром он уезжал в Париж. «Он медленно вышел на сцену, очень бледный, с тёмными кругами под глазами и лихорадочным взглядом, — сообщал Григорьев. — Мы все встали, и он нас спокойно приветствовал, негромко произнося слова: «Я вас до осени не увижу. Хочу, чтобы все хорошо отдохнули и вернулись к работе посвежевшими и бодрыми. У нас впереди насыщенный год. Все контракты подписаны, впервые за всю нашу историю мы уже заключили непрерывную серию ангажементов. Я благодарю вас за отличную работу, которая в большей степени и обусловила наши успехи…» После этого он пожал руку каждому, а мы с ним обнялись. Мы не догадывались, что больше его не увидим».