Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

«Кулинария» с кофеварочным аппаратом (без портвейна дело, разумеется, не обходилось).

Сквер у Зимнего стадиона.

Владимир Эрль вспоминал:

«Все (за отдельными исключениями) завсегдатаи Малой Садовой чувствовали между собой нечто общее, что их роднило и сближало. В целом общее количество так или иначе знакомых между собой на Малой Садовой к середине 1970-х насчитывало от двухсот до трехсот человек. Разумеется, не все они занимались творчеством; многие были благодарными слушателями или зрителями, иногда просто приятными собеседниками. Однако фактически все они должны быть названы поэтами Малой Садовой».

Среди посетителей заведения на Малой Садовой были Олег Охапкин и Виктор Кривулин, Иосиф Бродский и Константин Кузьминский, Александр Чурилин и Владимир Эрль, Тамара Буковская и Виктор Ширали, фотографы Борис Кудряков и Борис Смелов.

Присутствие фотографов в этой компании выглядело вполне симптоматично, ведь переданное на бумаге состояние, эмоции было необходимо сохранить, визуализировать.

Борис Смелов так говорил о том, чем он занимается: «Я считаю себя представителем эмоциональной, интуитивной фотографии и, снимая, больше доверяю своим чувствам, чем предварительным замыслам. Но вместе с тем, не сочтите это за мистику, многие фотографии мне снились, и потом, порой спустя годы, я вдруг видел их воочию. И счастье, если в такие моменты камера и плёнка были со мной… в фотографии должна быть тайна».

Вот, например, смотрит в видоискатель фотокамеры Leica III и видит, что…

Здесь пыльный сад похож на документы,
скрепленные печатью, а в саду
печально так… Я выйду. Я пройду
вдоль перержавленной ограды:
в каком-то пятилеточном году
перемещенная зачем-то
от Зимнего дворца в рабочью слободу,
из Петербурга в сердце Ленинграда,
она дошла до степени такой
убожества и запустенья,
что рядом с нею воздух заводской —
как мимолетное виденье,
как гений чистой красоты.

Или такой кадр возникает:

Бренные дома замученного цвета,
слева пустыри, бетон, задворки автобаз —
даже сладко-пасмурное лето
в человечности не уличает вас!
Да и люди здесь, как письма без ответа,
будто чем-то виноваты,
вечерами возвращаются с работы…
Вековечный транспорт, голос монотонный,
выкликающий поштучно, поименно
эти самые народные пенаты —
ОБОРОННАЯ, ЗЕНИТЧИКОВ, ПОРТНОВОЙ…
Край земли не за морем, не где-то —
вот он, край земли, у каждой остановки!
Выйти – все равно что умереть,
в точку на листе миллиметровки,
в точку (не приблизить, но и не стереть) —
обратиться в точку; выйдя из трамвая,
в собственной тени бесследно исчезая.

Виктор Борисович Кривулин заканчивает чтение своих стихов и замолкает.

Он неподвижно смотрит в объектив фотоаппарата, а затем выходит из кадра.

Вот это молчание, этот взгляд важно запечатлеть, потому что они и передают смысл только что услышанного или прочитанного. Буквы, строфы, четверостишия проявляются на обшарпанных стенах домов, покосившихся заборах, немытых стеклах трамвая, на спинах обгоняющих прохожих, в конце концов. Проявляются и вскоре пропадают, как тайнопись, разбирая которую необходимо знать код, последовательность повторяющихся кирпичных неоштукатуренных стен, парадных, лестниц, глухих брандмауэров, проходных дворов и еще много чего, что ведомо лишь человеку, читающему город как книгу и повторяющему вслед за Бродским: