Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

Ну что же, интонация и отношение автора прочитываются достаточно отчетливо.

Виктора Борисовича смущает и отталкивает «маска беспощадного и безнадежного циника, трезвого бытописателя и бойкого журналиста». Кривулин чувствует в этом нечто напускное, нечто такое, за чем скрывается рефлексирующий, сомневающийся и не уверенный в себе литератор. Безусловно, Довлатов прячется за своей громогласностью и нескончаемым шутовством, за своими оглушительными загулами и легендарным пьянством. Другое дело, что далеко не всякий готов и желает заглянуть под эту маску, довольствуясь первым впечатлением (забывая при этом, что очень часто оно бывает ошибочным), выбирает себе того двойника, который вызывает отрицательные эмоции, ведь они всегда лежат на поверхности.

Комментируя же тексты Довлатова, Кривулин прибегает к таким терминам как «романтический анекдот» и «фрагментарная книга».

Трудно себе представить, чтобы Сергей именовал свою прозу анекдотической и уж тем паче юмористической. Точнее, как представляется, было бы говорить о гоголевском «смехе сквозь слезы» у Довлатова, о своего рода «радостном трагизме», когда ничего другого, как улыбаться от отчаяния, больше не остается. С одной стороны, мы читаем полные безнадежности письма Сергея к Людмиле Штерн или Тамаре Зибуновой, с другой, – перед нами предстает большой, сильный, уверенный в себе человек, «душа компании», циник и острослов.

Так где же Довлатов?

Истина, думается, где-то посередине, и, как уже было сказано выше, не каждый готов ее выискивать.

Что же касается до «романтического анекдота», о котором говорит Виктор Борисович, то ничего, кроме культовых литературных анекдотов от Даниила Хармса, тут в голову не приходит.

Романтика абсурда и запредельный в своем абсурде романтизм.

Например, такие тексты для поднятия настроения:

«Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, пришел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему и кричит: «Смотри-ка, Арина Родионовна, Я пришел!»

«Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем.

Пушкин говорит: «Стреляй первый ты». —

«Как ты? Нет, я!» – «Ах, я? Нет, ты!»

Так и не стали стреляться».

«Лермонтов очень любил собак. Еще он любил Наталью Николаевну Пушкину. Только больше всего он любил самого Пушкина. Читал его стихи и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит саблю и давай рубить подушки.

Тут и самая любимая собака не попадайся под руку – штук сорок как-то зарубил. А Пушкин ни от каких стихов не плакал. Ни за что».

«Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, сверху нацепил львиную шкуру и поехал в маскарад. Ф. М. Достоевский, царство ему небесное, увидел его и кричит: «Спорим, это Лев Толстой! Спорим, это Лев Толстой!».

Скорее в данном случае можно провести смысловую параллель с концептуальными поэтическими анекдотами Дмитрия Александровича Пригова (это уже московская традиция), но никак не с рассказами Довлатова, безусловно, ироничными, но никак не смешными.

И наконец, последнее – «фрагментарная книга».

Термин, звучащий как приговор.

Дело в том, что любой прозаический текст (рассказ, повесть, роман) интересен и самоценен именно своей целостностью, единым дыханием, тем, что называется «вещество» прозы, входя в которую уже невозможно выйти ни на 15, ни на 55, ни на 255 странице. Фрагментарность же свидетельствует об отсутствии «дыхания», о создании объема книги при помощи разрозненных текстов, приблизительно связанных темой или местом действия.

Мы помним, что Довлатов довольно часто сообщает в своих письмах о том, что он «пишет роман». Однако, как такового романа у Сергея Донатовича нет. Скорее всего, писатель подразумевает работу над неким корпусом текстов, входящих в книгу. Вероятно, об этом сказал и Кривулин, сказал коротко, внятно и ненавязчиво, в полной мере тем самым отразив отношение к прозе Довлатова ленинградского литературного андеграунда.

Еще в бытность своей учебы в ЛГУ имени Андрея Жданова Сергей выказал свое отношение к филологической братии, и было оно не самым доброжелательным. Скорее всего, эта отстраненность и неприятие были взаимными.

Да, совсем не похожи волны Невского и Атлантического прибоев, а волнение на Гудзоне и на Балтике кардинально отличаются друг от друга, хотя, на первый взгляд, все едино.

Но это только на первый взгляд…

Заповедник