Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

«В этот момент заглянул Боголюбов и ласково произнес:

– А, здравствуйте, голубчик, здравствуйте… Таким я вас себе и представлял!..

Затем он вопросительно посмотрел на Троицкого.

– Это господин Довлатов, – подсказал тот, – из Ленинграда. Мы писали о его аресте.

– Помню, помню, – скорбно выговорил редактор, – помню. Отлично помню… Еще один безымянный узник ГУЛАГа… (Он так и сказал про меня – безымянный!) Еще одно жертвоприношение коммунистическому Молоху… Еще один свидетель кровавой агонии большевизма…

Потом с еще большим трагизмом редактор добавил:

– И все же не падайте духом! Религиозное возрождение ширится! Волна протестов нарастает! Советская идеология мертва! Тоталитаризм обречен!..

Казалось бы, редактор говорил нормальные вещи. Однако слушать его почему-то не хотелось…

Редактору было за восемьдесят. Маленький, толстый, подвижный, он напоминал безмерно истаскавшегося гимназиста.

Пережив знаменитых сверстников, Боголюбов автоматически возвысился. Около четырехсот некрологов было подписано его фамилией. Он стал чуть ли не единственным живым бытописателем довоенной эпохи.

В его мемуарах снисходительно упоминались – Набоков, Бунин, Рахманинов, Шагал. Они представали заурядными, симпатичными, чуточку назойливыми людьми…

Боголюбов оборвал свою речь неожиданно. Как будто выключил заезженную пластинку. И тотчас же заговорил опять, но уже без всякой патетики:

– Знаю, знаю ваши стесненные обстоятельства… От всей души желал бы помочь… К сожалению, в очень незначительных пределах… Художественный фонд на грани истощения… В отчетном году пожертвования резко сократились… Тем не менее я готов выписать чек… А вы уж соблаговолите дать расписку… Искренне скорблю о мизерных размерах вспомоществования… Как говорится, чем богаты, тем и рады.

Я набрался мужества и остановил его:

– Деньги не проблема. У нас все хорошо.

Впервые редактор посмотрел на меня с интересом».

Можно себе представить, какими были впечатления Сергея Донатовича от первых встреч с представителями местного литературного, журналистского и художественного истеблишмента.

Скорее всего, из Ленинграда эмигрантская тусовка, если угодно, выглядела несколько иначе, ведь было принято считать, что из СССР уезжают по большей части интеллигентные, прекрасно образованные люди – врачи, ученые, музыканты, литераторы. Форест-Хиллс засвидетельствовал о том, что тут проживали не совсем эти (или совсем не эти) люди.

Довлатов пишет: