Сергей Прокофьев

Остальные музыкальные куски были позаимствованы либо из первой серии, либо из смешанного женско-мужского хорового церковного репертуара XVI11—XX веков (Прокофьев оставался верен принципу поиска современных эквивалентов средневековых звучаний: во времена Ивана Грозного в церкви мог петь только мужской хор и притом только знаменные распевы — никак не полифонию романтического склада), либо, как блестящий полонез из сцены перехода Курбского на сторону польского короля, взяты из того, что давно лежало под спудом, — из написанной ещё в 1936 году музыки к «Борису Годунову». Посторонней помощи в дописывании партитуры второй серии не потребовалось.

9 ноября 1945 года Пятая симфония впервые прозвучала в США в исполнении Бостонского симфонического оркестра под управлением Сергея Кусевицкого. Во время концерта 17 ноября была сделана первая американская запись симфонии. 28 ноября Кусевицкий написал письмо, которое вручил одному из знакомых, направлявшихся в Москву. Письмо предназначалось для оглашения среди оставшихся в России коллег. Об американской премьере Пятой симфонии там было сказано следующее: «Надеюсь, вы увидите Сергея Прокофьева и выразите ему моё восхищение его Пятой симфонией. В действительности, мне даже трудно выразить глубину артистического удовлетворения, которое мне доставило то, что я вдохнул жизнь в этот великий шедевр. Это было подлинным триумфом его самого, музыки Советской России и музыкального Искусства в целом. Я повторяю Пятую симфонию несколько раз в будущем месяце во время турне оркестра по западному побережью и записываю её на RCA Victor в феврале. Как я уже говорил вам, приглашение Прокофьеву в Бостон в любое <удобное> для него время остаётся в силе».

Услышал симфонию под управлением Кусевицкого и только что демобилизовавшийся из армии Дукельский. Произведение это настолько захватило его, буквально опрокинуло сознание, что он решил прервать многолетнее молчание. 6 декабря Прокофьев получил направленную на адрес Всесоюзного общества по культурным связям восторженную телеграмму: «Твоя пятая симфония лучшая написанная двадцатом веке искреннейшие поздравления=капит лейт Вернон Дюк». Не прошло и двух недель, как в Нью-Йорк полетел ответ Прокофьева: «Наилучшие [sic!] благодарности и пожелания ожидаю длинного письма от тебя шли на советского консула Ньюйорке [sic!]=Пpoк»[38].

Предложение отвечать «на советского консула Ньюйорке» звучало, по меньшей мере, странно: только что окончилась мировая война, и почтовое сообщение между союзниками по антигитлеровской коалиции, особенно в первые после победы месяцы, было довольно регулярным. Письма из США в СССР шли не более десяти дней, и уж Прокофьеву их доставляли бы без особенных задержек. Очевидно, под «длинным письмом» имелось в виду нечто отличное от сугубо частного послания, и Дукельский это понял. Прокофьев, вероятно, прозондировал некоторые вопросы «наверху» и, судя по всему, получил скорый и утвердительный ответ.

Сразу после западного Рождества, 27 декабря 1945 года, Дукельский передал в советское консульство в Нью-Йорке огромное — на одиннадцати машинописных страницах — письмо по-английски, подпись под которым «Вернон Дюк» не могла никого ввести в заблуждение. Весь музыкально продвинутый Нью-Йорк знал, что автор успешных бродвейских ревю и музыкальных комедий, мелодии которого звучали повсюду, и Владимир Дукельский, чьи инструментальные концерты, симфонические и камерные сочинения исполнялись в лучших концертных залах города, — одно и то же лицо.

«…Я должен поведать тебе о том большом счастье, какое доставляет мне количество и качество музыки, которую ты написал за последние несколько лет, — писал Дюк-Дукельский Прокофьеву, и это были именно те слова, которые всякий композитор мечтает услышать больше всего. — Пятая симфония, как ты уже знаешь из телеграммы, произвела на меня впечатление не только как твоя лучшая вещь, но и как — бесспорно — лучшая симфония, написанная в этом столетии. Шостакович и Сибелиус, не говоря уже о Мясковском, воспринимаются как самые плодовитые симфонисты нашего периода, но я не могу подумать ни об одной вещи этих авторов, которой бы были присущи продолженность линий и возрастающий интерес, свойственные твоей Пятой». — Корреспондент переходил далее к беглым, но ценным откликам на слышанные им с их последней встречи в 1938 году сочинения друга, присовокупляя к ним и мнения знакомых музыкантов: «…На меня большое впечатление произвели Шестая и Седьмая сонаты для фортепиано, в особенности своими медленными местами. Восьмую здесь приняли хорошо, но, поскольку я её не слышал, своего мнения поведать тебе не могу.