Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

Я чувствовал, прости Господи, что в моем сердце закипело негодование и, каюсь, дальше в разговоре своем я не сдержался и вышел из пределов, дозволенных в обращении монаха со своим игуменом.

— «Денег нету!» — продолжал я, — посылая сборщиков говорили, что это на возобновление Покровского иконостаса. Они вам более 1500 рублей уже собрали, а иконостас все тот же... К слову пришлось, так уж простите, я вам скажу горькую истину: вам с казначеем мало в год 500 рублей пропить, а на сад ста рублей нет. Грех вам, батюшка! Благословите: я на свои деньги насажаю и все сделаю, что нужно будет для разведения сада.

— Мало бы ты чего не сделал, да не велят. Когда будет твоя воля, тогда и сажай! А теперь ступай вон, дерзитель, — я хоть лыком шит, да игумен.

На том и кончилась на этот раз наша беседа и, несмотря на мою дерзость, мы разошлись довольно мирно. Спустя некоторое время встретились мы как-то с ним в саду, он вспомнил наш разговор и мне заметил:

— А ты, брат, тово, — меня тот раз обидел — можно ли так говорить начальнику: «вам с казначеем 500 рублей мало в год пропить»?..

— Простите, батюшка, но ведь это правда.

— Мало ли что правда, да всего говорить нельзя, а тем более начальству.

— Вам, — сказал я, — прискорбно слышать о том, что вы делаете; а каково смотреть на то, что вы делаете?! Не делайте, и не будут говорить, а то хоть кого горе возьмет — простите!

Игумен промолчал. Мы и на этот раз с ним расстались благодушно, хотя и не пришлось договориться до дела.

Но, видно, пришло время новому саду быть: однажды мы были вместе с отцом игуменом в доме Луки Алексеевича Федотова и пили чай. Я опять, по предварительному уговору с Лукой Алексеевичем, завел разговор о саде, и вместе с ним мы, что называется, прижали отца игумена к стене, и он наконец дал свое благословение начать посадку, с тем, чтобы мне посадить 200 яблонь, Луке Алексеевичу — 150 и отцу игумену — 150; всего чтобы было 500 корней.

Было это уже осенью поздней, и стояло порядочно холодно. Добрый и благороднейший Лука Алексеевич на другой же день приехал к нам в монастырь, чтобы разбить места; а вместе с тем были привезены и прививки. Но и тут отец игумен, тайно убеждаемый казначеем, распорядился было выгнать из сада уже нанятых рабочих под предлогом, что уже, дескать, и поздно и холодно.

— Что вы делаете, — нашептывал ему казначей — ведь он (то есть я) вам тогда совсем на шею сядет; вы думаете, что посадку сада вам припишут? Не вам, а всё ему. Не будь его, скажут, не было бы и сада.

Но на этот раз казначейские козни не выгорели, и глядя на уже сделанные затраты и на привезенные прививки отцу игумену пришлось, хоть скрепя сердце, дать свое благословение на посадку. И было тут посажено не 500, а 700 штук плодовых деревьев.

Не обошлось и после этого без скорби: некоторые саженые яблони по ночам вырывали с корнем и тут же бросали поломанными, а несколько штук, как потом узнали, стащили в корчму и в город к приятелям и продали, в чем и были уличены купцом Чурилиным. Но как бы то ни было в два-три года было посажено более 1000 дерев, и все они, благодарение Богу, принялись, несмотря на то что и сажали их поздно, и уходу за ними почти не было: когда, например, говорили о. игумену: «Надо бы, батюшка, полить посадки», — он неизменно всегда отвечал:

— Это еще на что? А как же лес-то растет?..

И когда стал возрастать наш сад, и я, бывало, иду на него полюбоваться, я слышал, как отец игумен или кто-нибудь из братии мне вслед полушепотом говорили:

— Вон новый игумен пошел в свой сад... Самозванец!

Но то дивно, что с этого времени братия стала стыдиться при мне бесчинствовать, и случалось, что идешь в трапезу к обеду — там чистый базар с казначеем и игуменом во главе, — а меня увидят и предваряют друг друга:

— Тише — Феодосий идет!

И все придет в порядок; а некоторые иеродиаконы и даже иеромонахи стали, при встрече со мной, неожиданно для меня снимать шапки.

LXV.

В мое время жил в числе братии один иеромонах из вдовых священников, отец Ав... Кончил он курс богословских наук далеко не из первых учеников, но по протекции выпало ему, когда уже он был монахом, стать учителем латинского языка в первых классах Лебедянского Духовного училища, впоследствии переведенного в г. Липецк. Никогда этот иеромонах не соглашался служить соборне, если с ним вместе служил казначей: казначей тоже учился когда-то в семинарии, но дальше риторики не пошел, а при соборном служении ему надо было стоять первым по игумене — так вот это-то и нетерпимо было для нашего богослова. Бывало, совершает он уже и проскомидию, а как узнает, что будет служить с игуменом казначей, то бросит и проскомидию, снимет с себя облачение и скажет:

— Что-то мне нездоровится.

И уйдет вовсе из храма.

Долго ему в его местничестве не уважали, и потому в торжественные дни он никогда не служил, ни за что не соглашался выйти на соборный молебен, твердя одно:

— Чтобы мне да стать ниже казначея! — этого я себе никогда не дозволю: я выше его — пусть еще он до моего доучится.