Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 2

Обе в міру были вдовы: одна — полковника, другая — генерала. Монахиня Досифея в Севском монастыре несла послушание по канцелярской части и потому всюду во всех поездках сопровождала свою игумению.

Замечено было Оптинской братией и постоянными посетителями пустыни, духовными детьми великого старца Леонида, положившего основание старчеству в Оптиной, что старец Леонид всякий раз при встрече с игуменией и ее письмоводительницей с улыбкой, не лишенной для окружающих некоторой таинственности, называл игумению то — «победитель», то — «фельдмаршал» и особенно часто — «кавалер-игумения». И на эти прозвища все трое, во главе со Старцем, улыбались с таким видом, что всем это видевшим казалась несомненной какая-то тайна, какое-то общее для всех их воспоминание, не лишенное некоторой, если можно так выразиться, игривости, вообще чего-то, чего нельзя вспомнить без улыбки. Великая духовность и святость этих трех лиц исключала даже возможность какой-либо не только игривой, но даже несерьезной мысли об этом общем для них воспоминании, и, конечно, тем больший интерес возбуждали и прозвища эти, и эти улыбки.

Один из современников старца Леонида, Оптинский монах Арсений, ближе других, вероятно, стоявший к другому великому Оптинскому старцу, Макарию, другу, сотаиннику и ученику старца Леонида, заинтересовался этим и осмелился как-то раз спросить батюшку Макария, что означают эти прозвища игумении Магдалины, но Старец отвечал:

— После о том узнаешь!

«И вот, — пишет в своей тетрадке, из которой я выписываю эти строки, монах Арсений, — прошло с тех пор немало времени; поехал я в Киев. Езда тогда была в Киев через Севск, и я не преминул быть в Девичьем Севском монастыре и посетить почтенную старицу, игумению Магдалину, которая при своих посещениях нашей Богоспасаемой Оптиной всегда отличала меня своим доброжелательством и доверием. Старца Леонида в это время уже не было в живых.

При этой встрече моей с матушкой игуменией я, вспомнив слова старца Макария — «после узнаешь», — решился приступить к ней с неотступной и убедительной просьбой объяснить мне, что значили слова и улыбка почившего великого Старца.

Была тут в игуменской келье и неразлучная спутница и собеседница игумении, мать Досифея, которая, дай Бог ей доброго здоровья, просьбу мою поддержала, сказав игумении:

— Ну, матушка, скажите ему уже всё — за что называл вас батюшка такими именами, да еще потом прозвал нас и «хороводницами». Теперь уж, матушка, времени с того много прошло, — чай, и поперемерли те-то, кого это касается. Расскажите-ка, матушка!

И вот, что рассказала мне матушка, то я здесь и записываю в точности со слов этой почтенной Старицы и хранительницы словесных овец стада Христова.

— Когда в наш Севск прибыл драгунский полк, офицеры полка начали учащать к нам в церковь и порядочно-таки бесчинничать. Ни одной, бывало, вечерни не пройдет, чтобы не было от них каких-нибудь самых наглых дерзостей. И было очень скорбно нашему сердцу видеть такое умаление духа Христова в христолюбивом воинстве, и вспоминались нами со страхом слова Спасителя: «Вы есте соль земли, аще же соль обуяет, чим осолится; нивочтоже будет ктому, точию да изсыпана будет вон, и попираема человеки». А в то время офицеры Государева войска, да и теперь, кто были они, как не соль земли Русской?!

К тому времени, как начали у нас в церкви бесчинствовать господа офицеры, в число сестер к нам поступила Александра Викентьевна, институтка, красавица собой, и это довело до истинного беснования «христолюбивых» вождей, и даже самого полковника, хотя он уже был человек немолодой, да к тому же еще и семейный. И пошло у нас в храме такое непотребство, что хоть святых вон выноси: придут наглецы в церковь Божию, шарят во всех углах и громко, с подлым смехом спрашивают друг друга:

— Где она, где она?

Наконец, дело дошло до того, что меня уже из города стали предупреждать, что полковые хвалятся схватить Александру Викентьевну и силой увезть из монастыря. Что тут делать? — думаю; зимой вечерня отходит уже темно — это очень удобно устроить, да к тому же полковник злонамеренно выбрал себе квартиру против самого монастыря и ко злу тем присоединил новое зло: у нас — обедня, а у них музыка гремит, у нас — вечерня, а у них, как станет смеркаться, зорю играют; а сам полковник для тех же офицерских штук зачастил да зачастил в церковь на великий соблазн и скорбь всем нашим монашенкам... Меня, думаю я, это в могилу уложит! Ну, рассуждаю я в самой себе, что же будет толку из того, что я умру от одних своих думок? Умирать все одно, что от думок, что от дела, и, призвав на помощь старческие молитвы батюшки Леонида и при содействии всемогущей благодати Божией, я решилась наконец на последнюю крайность...