В воскресенье, 25 марта 1804 года, первому консулу принесли сообщения от различных избирательных коллегий. В частности, там было сообщение от адмирала Гантома, одного из его приверженцев и президента Варской коллегии, в котором говорилось, что недостаточно наказать заговорщиков, но нужно обширной системой учреждений, которая бы упрочила и увековечила власть в руках первого консула, «утвердить спокойствие во Франции и положить предел ее продолжительным тревогам».
Луи де Фонтан, избранный в 1804 году президентом Законодательного корпуса, на аудиенции сказал:
— Гражданин первый консул! Государство уже четыре года покоится под сенью вашего мощного управления. Мудрая соразмерность ваших законов еще более и более будет соединять под этой сенью всех граждан. Законодательное сословие хочет освятить эту достопамятную эпоху: оно постановило, чтобы ваше изображение было поставлено посреди зала совещаний, чтобы оно вечно напоминало ему ваши благодеяния, равно как и обязанности и надежды французского народа. Право завоевателя и законодателя всегда заставляло смолкнуть все иные права, и вы можете видеть, как оно утверждено за вашей особой решением всей нации. Кто может еще питать преступную надежду противопоставить Францию Франции? У Франции один вождь — вы, и у нее только один враг — Англия.
Однако правительство молчало и ждало первого шага от Сената, а чтобы заставить Сенат сделать этот шаг, необходимо было обязательно договориться с Камбасересом.
Однако же правительство ничего не хотело обнародовать прежде, нежели не сделает первого шага высшее в государстве учреждение — Сенат, который, на основании конституции, должен был первый подавать голос во всяком государственном деле. Чтобы заставить его сделать этот шаг, необходимо было поговорить с Камбасересом, который правил Сенатом по-своему. Для этого надо было объясниться с ним и увериться в его расположении, не потому, что можно было опасаться с его стороны какого-нибудь противодействия, но уже и самое его неодобрение, хотя безмолвное, было бы истинно досадным в таком обстоятельстве, где было очень важно, чтобы все без исключения казались увлеченными общим желанием.
Наполеон приказал вызвать в Мальмезон Лебрёна и Камбасереса. Так как Лебрёна убедить было гораздо проще, то он был приглашен первым. С ним не надо было делать никаких особых усилий, потому что он и так был сторонником монархии — в особенности когда она вверялась в руки генерала Бонапарта.
Камбасерес прибыл, когда первый консул уже успел о многом переговорить с Лебрёном. И Наполеон, словно сам не принимал в этом деле никакого участия, поинтересовался мнением второго консула о вопросе, столь сильно занимавшем всех в ту минуту, — о вопросе восстановления монархии.
— Я сильно сомневался, — отвечал ему Камбасерес, — когда думал о том, что дело может дойти до этого. Теперь же я вижу, что все ведет к этой цели, и я готов плакать.
После этого он пояснил, что имел в виду. Он сказал, что республиканцы недовольны тем, что им не оставляют даже мечты, которой они предавались, а роялисты возмущены тем, что осмеливаются восстановить престол, не посадив на него представителя Бурбонов. Он сказал, что опасно восстанавливать прежний образ правления, потому что затем французам останется только посадить одно лицо на место другого, и таким образом снова может быть введена старая монархия. Он привел слова самих роялистов, которые громогласно хвастались тем, что имеют в лице генерала Бонапарта предтечу, посланного подготовить возвращение Бурбонов.
А еще Камбасерес сказал, что власть первого консула в настоящее время и без того безгранична, и заметил, что часто бывает опаснее переменить название вещей, нежели сами вещи. Плюс он сослался на трудности, с которыми будет связано получение от Европы признания новой монархии во Франции, и еще на большую трудность — заставить Францию выдержать новую войну.
При этом мудрый Камбасерес не стал говорить о главном: о том, что Наполеон не сможет остановиться и, получив титул императора французов, попытается стать императором всего Запада, а это заставит его переступить границы возможного, и из-за этого он может пасть.