Серый кардинал Наполеона. Жан-Жак-Режи де Камбасерес

Со своей стороны, Наполеон, притворявшийся во время учреждения пожизненного консульства, на этот раз сам взялся за дело, и он откровенно признался Камбасересу, что задумал возложить на себя корону. И он объявил — почему. Он утверждал, что Франция желает короля, что это очевидно всякому, умеющему наблюдать, что Республика — это глупость, и Франция обязательно возведет на престол кого-то из Бурбонов, если ей не дадут Бонапарта, но возврат Бурбонов станет бедствием, потому что это будет чистой воды контрреволюцией.

Эти доводы мало убедили Камбасереса, и оба остались при своем.

Столь решительное и неожиданное сопротивление Камбасереса смутило первого консула, который, прикинувшись менее нетерпеливым, нежели это было на самом деле, сказал обоим своим заместителям, что он ни во что не станет вмешиваться и предоставит все естественному ходу событий.

Они расстались недовольные друг другом, и Камбасерес, возвращаясь с Лебрёном поздно ночью в Париж, сказал своему коллеге:

— Дело сделано, монархия восстановлена, но у меня предчувствие, что все это не закончится хорошо. Мы воевали с Европой за то, чтобы подарить ей республики, дочери Французской республики, а теперь мы будем воевать, чтобы навязать ей новых монархов, сыновей или братьев нашего монарха, и истощенная Франция не выдержит этих безумных предприятий.

Пьер Вуазар в своей статье о Камбасересе квалифицирует это так: «Присоединение Наполеона к наследственной империи показалось Камбасересу новой ошибкой. Он доверил свои опасения Лебрёну <…> Однако, когда все было решено, он присоединился к новому режиму без оглядки».

Без оглядки? На самом деле все было гораздо сложнее. Ведь Камбасерес был человеком, с которым Наполеон обычно говорил обо всем делах — как государственных, так и своих личных. Но сейчас Камбасерес безмолвствовал, и делал он это по двум причинам. С одной стороны, по своей редкой предусмотрительности, он страшился необузданности беспредельного проявления честолюбия. Он буквально трепетал при мысли, что прочное величие Люневильского мирного договора, заключенного 9 февраля 1801 года между Францией и Австрией и положившего конец второй антифранцузской коалиции, будет принесено в жертву из-за возведения генерала Бонапарта на императорский трон. С другой стороны, Камбасерес чувствовал и нарушение его личного интереса, потому что он отделялся от первого консула высотой трона и превращался из соучастника в верховной власти в простого подданного будущего монарха.

Итак, Камбасерес безмолвствовал и на этот раз не предоставлял всю силу своего влияния к услугам первого консула. Другое дело — он не стал активно противодействовать замыслам Наполеона. Но трактовать это как присоединение к новому режиму «без оглядки» — это совершенно неверно.

А пока суд да дело, сторонники монархии в лице первого консула стали повсюду говорить о том, что армия, обожающая своего вождя, готова провозгласить его императором, но надо спешить, ибо враги Франции не дремлют, и это убедило многих сенаторов.

27 марта Сенат был созван для совещания по этому вопросу, но при этом Камбасерес, который обычно председательствовал в Сенате, не был предупрежден о том, о чем пойдет речь. Естественно, это неприятно поразило Камбасереса, который буквально окаменел от удивления, слушая, как читался проект постановления. Однако он не показал и вида, и никто ничего не смог прочитать на его лице.

Тотчас по выходе из зала заседаний, Камбасерес, обиженный тем, что все сделали помимо него, послал Наполеону в Мальмезон довольно холодное письмо, в котором извещал его о произошедшем. Первый консул возвратился на следующий день в Париж и вновь решил объясниться с обоими своими заместителями. Он казался как бы даже удивленным поспешностью Сената.

— Я не достаточно обдумал все это, — сказал он Камбасересу. — Мне нужно еще посоветоваться и с вами, и со многими другими, прежде чем я решусь на что-нибудь. Я скажу Сенату, что подумаю. Я не хочу ни принимать официально, ни публиковать их предложение.

На самом деле фактически режим единовластия уже существовал во Франции. По словам историка А. З. Манфреда, «оставалось только привести наименование государственной власти в соответствие с ее действительным характером».

Два года, прошедшие с момента установления пожизненного консульства Наполеона, были необходимы для нейтрализации республиканской оппозиции в законодательных учреждениях и в армии.

Непредвиденные осложнения возникли и в семье Наполеона. Против оказалась Жозефина, так как перспектива возвышения ее мужа до титула императора с наследственным правом внушала ей (пусть и любимой, но потерявшей способность к деторождению женщине) беспокойство за свое будущее.

Жозеф Фуше был союзником Жозефины. Он в 1802 году выступал ярым противником монархии. 13 сентября 1802 года было объявлено о ликвидации министерства полиции. Практическое осуществление этого отстранения было возложено на Камбасереса. Сам Наполеон предпочел не встречаться с Фуше.