Сесиль. Амори. Фернанда

По мере того как вальс, обещанный Амори, приближался, Антуанетта стала поглядывать на Мадлен с беспокойством; иногда взгляды девушек встречались, и, в то время как Антуанетта опускала голову, что-то подобно молнии сверкало в глазах Мадлен.

Когда закончился контрданс перед пятым номером, то есть вальсом, обещанным ей Амори, Антуанетта села возле Мадлен.

Что касается г-на д’Авриньи, то он ни на минуту не терял из виду свою дочь; с тревогой он замечал, как странное пламя, пылавшее в ее глазах, казалось, иссушало слезы; он следил за нервной дрожью, которую она не могла сдержать; наконец не в силах больше сдерживаться, он подошел к ней, взял ее за руку и голосом, полным печали и бесконечной боли, произнес:

— Мадлен, тебе что-нибудь нужно? Делай что хочешь, дитя, это будет лучше, чем страдать в душе так, как ты страдаешь.

— Отец, — воскликнула Мадлен, — вы на самом деле позволите делать что я хочу?

— Увы, так нужно.

— Вы позволите мне станцевать вальс, один только раз с Амори?

— Делай что хочешь! — повторил еще раз г-н д’Ав-риньи.

— Итак, Амори, — воскликнула Мадлен, — следующий вальс, не правда ли?

— Но… — ответил Амори, радостный и озабоченный одновременно, — именно его мне обещала Антуанетта.

Мадлен резким движением повернулась к своей кузине и, ни слова не говоря, вопрошающе посмотрела на нее сверкающим взглядом.

— О Боже, я так устала, — поторопилась сказать Антуанетта, — и если Мадлен хочет меня заменить, а вы, Амори, согласны, я не рассержусь, мне нужно отдохнуть немного, уверяю вас.

Огонек радости вспыхнул в сухих глазах Мадлен. Едва раздалась ритурнель вальса, она встала, схватила своей лихорадочной рукой руку Амори и потянула его в толпу, начавшую уже кружиться.

— Пощадите ее, — сказал совсем тихо г-н д’Авриньи в то время, как молодой человек проходил мимо него.

— Будьте спокойны, — ответил Амори, — только несколько туров.

И они бросились танцевать.

Это был вальс Вебера, страстный и серьезный одновременно, как гений того, кто его сочинил, один из вальсов, что увлекает и заставляет мечтать; движение было сначала довольно плавное, потом оживлялось по мере того, как танец подходил к концу.

Амори поддерживал свою невесту как только мог, но после трех и четырех туров ему показалось, что она слабеет.

— Мадлен, — спросил он ее, — не хотите ли вы остановиться на мгновение?

— Нет, нет, — ответила девушка, — ничего не бойтесь, у меня много сил; если мы остановимся, мой отец может помешать мне продолжать.

И, своим порывом увлекая Амори, она стала танцевать, ускоряя движение.

Не было на этом балу более восхитительного зрелища, чем танец этих двух прекрасных молодых людей столь различной красоты, обнимающих друг друга и бесшумно скользящих по паркету; Мадлен, хрупкая и изящная, словно пальмовый стебель опиралась своей гибкой талией на руки Амори, а тот, пьяный от счастья, забыл о зрителях, о шуме и даже о музыке, уносившей их, забыл обо всем на свете, смотрел в полузакрытые глаза Мадлен, смешивая свое дыхание с ее дыханием, слушал двойное биение их сердец, которые, не нуждаясь в словах, слышали друг друга в своем притягательном порыве и, казалось, стремились навстречу друг другу. И тогда опьянение, овладевшее Мадлен, передалось ему: наставления г-на д’Авриньи, данные ему в ответ обещания — все это исчезло из его памяти, чтобы уступить место странному, поразительному, неведомому исступлению; казалось, они летели под эти лихорадочные такты, однако Мадлен все время шептала:

— Быстрей, Амори, быстрей.

И Амори подчинился, так как это не была больше бледная и томная Мадлен — это была блистательная и радостная девушка, глаза ее горели, а лоб, казалось, был увенчан сиянием жизни. Они продолжали танцевать, когда самые выносливые останавливались два или три раза, они танцевали быстрее, не видя и не слыша ничего. Свет, зрители, зал — все вертелось с ними; один или два раза молодому человеку послышалось, что до него доносится дрожащий голос г-на д’Авриньи, кричавшего:

— Амори, остановитесь! Остановитесь, Амори, достаточно!

Но при каждом таком наставлении звучал лихорадочный голос Мадлен, шептавшей ему:

— Быстрей, Амори, быстрей!

Казалось, что они не принадлежат земле, унесенные в чудесную мечту, в вихрь любви и счастья; они были переполнены чувствами, задыхаясь, говорили друг другу: "Я тебя люблю, я тебя люблю", черпая новые силы в этом единственном слове, и бросались, почти безрассудные, в движение, надеясь, что в нем они и умрут, не чувствуя больше этого мира, думая, что они на Небесах.

Вдруг Мадлен повисла на Амори; он остановился.

Бледная, откинувшаяся назад, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом, она была без сознания.

Амори закричал; сердце девушки вдруг перестало биться, будто оно разбилось. Он подумал, что она умерла.

Его кровь тоже остановилась, а потом вдруг с силой ударила ему в виски. Мгновение он оставался недвижен, как статуя, потом подхватил Мадлен на руки, легкую как перышко, и бросился с нею из гостиной, где минуту назад готов был умереть от счастья.

Господин д’Авриньи кинулся за ним; он не сделал ни одного упрека Амори.