Да и самим ндебелам Родс надавал столько обещаний — и когда-то, в дни переговоров с Лобенгулой, устами Матебеле Томпсона, и теперь, уже самолично. Матебеле Томпсон вспоминал потом, что еще раз в своей жизни приехал в Родезию в 1904-м, и на платформе железной дороги, которая уже пересекла эту страну, встретил знакомого индуну. Тот сказал:
— О Томпсон, как же вы тут обращаетесь с нами теперь, после всех обещаний, которым мы поверили?
— Я не нашелся, что ответить.
Родс считал горы Матопос полем своей славы. Он повесил у себя в спальне портрет вдовы Мзиликази, которая помогла устроить первую встречу с индунами. Это единственный женский портрет, когда-либо украшавший жилище Родса.
Во время переговоров волонтеры обнаружили в одной из пещер скелет. Окружающие его предметы явно указывали, что это — священное место. Это было захоронение Мзиликази, отца Лобенгулы. Бесшабашные пионеры разграбили захоронение, опрокинули скелет. Индуны пожаловались Родсу. Он приказал по возможности привести все в прежний вид. А впоследствии завещал похоронить себя там же, в местах переговоров с индунами, неподалеку от Мзиликази.
Забегая вперед, скажу, что там его через шесть с половиной лет и похоронили. В скалах, вдалеке от человеческого жилья.
…В начале 1980-х я, будучи в Родезии, теперь уже Зимбабве, решил поехать на его могилу. Но получил от властей отказ. Стал допытываться почему. Ответили:
— Ну как же, уже весна, трава высокая.
Такой ответ меня озадачил.
— Ну и что же?
— Так диссидентам легко там прятаться и стрелять оттуда.
Такое употребление слова «диссидент» озадачило меня еще больше. У нас в СССР оно как-то не связывалось ни с высокой травой, ни со стрельбой.
Оказалось, что диссидентами называли тех людей из народа ндебеле, которые выступали против властей Республики Зимбабве, возникшей в 1980-м на месте Южной Родезии. Не странно ли? Сбросили колониальный режим, появилось молодое африканское государство…
А давние племенные распри остались. Большинство населения — шоны. Они — ив правительстве. Против недовольных ндебелов отправили войска — 5-ю бригаду. Она расправлялась очень жестоко.
Вот и не пришлось в тот раз побывать на могиле Родса.
КРАХ ИЛИ ТОЛЬКО СРЫВ?
Конечно, до внешнего мира доносились лишь глухие отголоски пулеметных очередей и взрывов динамита в таких далеких от Европы и в таких чужих селениях. Но все же доносились…
Вспышкой, показавшей те расправы, были, пожалуй, не сводки военных действий и не сообщения журналистов, а повесть Оливии Шрейнер «Рядовой Питер Холкит из Машоналенда», изданная в 1897 году. Она приобрела такую известность, что и в России была переведена немедленно, в 1898-м, и потом выходила еще не раз. Перед титульным листом первого английского издания читатель видел фотографию: родезийский пейзаж, дерево, на нем повешены три африканца, и рядом — группа пионеров в самодовольных, гордых позах. Какой шок для английских аристократок, поклонниц Сесила Родса!
Каково тогда было Родсу? Только-только был в зените… Как мучительно гадал, удастся ли еще что-то сделать в жизни. Судя по его нраву, был уверен, что в конце концов снова взнуздает Ее Своенравие Фортуну. Но нужно время. Может быть, годы. А есть ли они? По ночам мерещится, что последняя черта — вот-вот, уже холодом веет от нее.
Снова и снова перечислял и взвешивал все за и против.
Да, удары получил страшные, один за другим. Когда в придачу ко всему еще сгорел дотла Хруте Скир, кейптаунский дворец, у Родса вырвался стон.
— Набег, мятеж, голод, падеж скота, и теперь еще мой дом сгорел. Я чувствую себя Иовом, разве что не изранен.
Миллионер чувствует себя Иовом
До бедности библейского Иова Родсу было куда как далеко. Но вот ореол человека, которому никогда не изменяет госпожа Удача… Этот ореол завораживал и простых людей, и вершителей судеб Англии и Европы. Потому-то и совсем уж небогатые люди на свои трудно скопленные деньги покупали его однофунтовые акции, вверяли ему судьбу, считали, что с ним не пропадешь. Да и аристократы, так легко ставя свои имена в списках учредителей компании рядом с магнетическим словом «Родс», не боялись осрамиться…
А теперь! Даже левиафаны английской печати, всегда так превозносившие Родса, и те нет-нет да и позволяют себе… Да что там! Уильям Стед — как уж делился с ним Родс, как старался сделать единомышленником. А поди ж, и он после джемсоновского набега уже не тот. Ну, скажем, не совсем тот. Близость-то осталась, но веры той — нет.
А политики! Выжидают. Не все, но многие. Вот Асквиту предложили войти в парламентский комитет по расследованию набега. Сам Чемберлен приезжал, уговаривал. Отказался. Не хочет связывать себе рук. Посмотрит, куда ветер подует.
Потом жена Асквита вспоминала об этом предложении Чемберлена. Она тогда спросила мужа, почему он отказался. Он ответил:
— Что я — круглый дурак?
А эти аристократы, которых Родс так задабривал пакетами акций, директорскими креслами своих компаний! Им самим, может быть, казалось, что они его поддерживают даже больше, чем он того заслуживает.