Сестра Харуна-ар-Рашида

Высокие серебряные минареты-подсвечники освещали анфиладу комнат. Каждая комната имела отличающееся от других убранство. Греческий стиль сменялся персидским, индийский — египетским. Круглый зал в конце анфилады был убран по-мавритански. Следующая дверь была заперта. Евнух остановился и трижды постучал. Щелкнула отодвигаемая задвижка, резные створки распахнулись, и перед Ибн аль-Хади предстал Фадль. Ни слова не говоря, он жестом пригласил юношу пройти в небольшую, лишенную окоп комнату.

Скрестив ноги, на ковре восседал аль-Амин. Как и Фадль, он был в «костюме опьянения». Перед ним стояла пожилая женщина, закутанная в абу. Лицо ее было открыто — отличительный признак рабыни.

— Садись! — хрипло распорядился первый престолонаследник, кивая Ибн аль-Хади и указывая на ковер. — У нас важные вести. Это моя осведомительница, — он указал на рабыню, — она служит у визиря. Слушай! Она расскажет тебе о предательстве Джаафара ибн Яхьи.

— Расскажу, мой голубь хороший, как есть повторю, слово в слово. Спаси аллах и помилуй! — запричитала женщина, склоняясь перед аль-Амином. — Поди, год тому назад поднял смуту в Дайлеме бунтовщик аль-Аляви. Заучила я полное его имя: Яхья ибн Абдаллах ибн аль-Хасан аль-Аляви. Задумал несчастный сбросить благодетелей наших Аббасидов — да будет милостив к ним аллах! — выйти из-под халифата. Супротив него эмир правоверных войско послал огромное, а бунтовщик укрылся в горах. Сказывают, не просто его из тех мест было выбить. Снизошло на халифа откровение, направил он посла, визирева брата единоутробного аль-Фадля ибн Яхью. Они живо промежду собой договорились, — персы оба, как не договориться! Обещал посол бунтовщику мир да покой. Был аль-Аляви, как ты знаешь, милостиво принят в Багдаде, получил от халифа охранную грамоту. Но верь, мой голубь хороший, верь, не отказался бунтовщик от воровских мыслей.

— Верно говоришь, женщина! — похвалил аль-Ампи. — Мы можем доверять ему не больше, чем он нам. Ну и дела творятся в халифате!

— Но кто докажет, что у Бармекидов такие же планы, как у аль-Аляви? — разочарованно протянул Ибн аль-Хади. — Лично я убежден — эти персы только и поджидают случая, чтобы всадить нам кинжал в спину.

— А по-моему, охранная грамота, данная бунтовщику, недействительна, — вставил Фадль.

— Хватит вам болтать без толку, — отмахнулся аль-Амин. — Послушайте лучше рабыню!

— На чем это я остановилась, мой голубь хороший, да ниспошлет аллах тебе радости? — затараторила женщина. — Ах, да, аль-Аляви и не подумал отказаться от воровских мыслей. Потому Харун ар-Рашид, как ты знаешь, упрятал его в тюрьму, туда ему и дорога. А вот чего ты не знаешь, так это в тюрьме бунтовщик иль нет.

— Мой гость уверен, что в тюрьме, — улыбнулся аль-Амин.

— Нет, не в тюрьме. На свободе он. Торопится к своим бунтовщикам.

— Говори толком, женщина, кто его выпустил? Кто посмел?

— Визирь выпустил, Джаафар ибн Яхья.

— О, проклятье! Какая дерзость!

— Разреши договорить, мой голубь хороший. Все расскажу, как есть. Своими глазами видела, своими ушами слышала.

Иби аль-Хади ловил каждое слово.

— Вчера ввечеру убирала я хозяйские покои, слуги-то уже разошлись, — продолжала рабыня. — Убирала и, как всегда, подглядывала. Визирь в своей комнате был. Вдруг, гляжу, идет! Клянусь аллахом, аж не поверила. Глаза протерла и гляжу сызнова. Он! Воистину он!

— Говори, женщина, кто?!

— Как кто, мой голубь хороший? Ты же знаешь кто! Аль-Аляви, пропади он пропадом, вот кто! Идет не идет, крадется, бочком, по-воровски. Один-одинешенек. Смекнула я, смотрю в оба! А он шасть к визирю; евнух пропустил, ждал, видно, запер на ключ. Я с другой стороны подобралась, дырка там есть тайная. Слушаю. А голос-то хозяйский, жалостливый такой, спрашивает: «Как выдержал темницу?». Аль-Аляви ему в ответ: «Выдержал, аллах милостив, но согласись, несправедливо меня заточили». Точно так и сказал: несправедливо. Потом стали они беседовать тише, я ничего не поняла, лишь конец, когда хозяин сказал: «Беги немедля вон из Багдада! Куда хочешь беги, по быстрей!».

— Ясно тебе, Иби аль-Хади?! — загремел аль-Амин. — Проклятый визирь осмелился выпустить узника моего отца. Это ли не предательство?

— Предательство, мой голубь хороший! — поддакнула рабыня. — Буптовщик-то сказал в ответ: «Ой, трудно мне бежать отсюда, как бы не схватили».

— Что ж, он прав, — вставил Фадль, подумав, что сторониться разговора не только неучтиво, но и опасно.

— Как поступил дальше визирь? — задал вопрос Ибн аль-Хади.

— Отвечай гостю, женщина! Как поступил Джаафар ибн Яхья?

— Ой, плохо! Совсем плохо. Обещал дать охрану, верных людей. Бунтовщик его благодарить принялся…

— Вот видишь, мой друг, измена, предательство! — от крика у аль-Амина на шее вздулись вены. — Кому визирь помог бежать, я спрашиваю? Узнику самого халифа!

— Я хотела предупредить тебя, но вчера, мой голубь хороший, не могла выйти из дворца.