Сестра ветра

Феликс поднялся со своего места и направился на поиски бара. А я сидела и вспоминала слова Па Солта о том, что в любой истории всегда есть две правды. Во всяком случае, все, что только что рассказал мне Феликс, прозвучало весьма убедительно. И пусть на данный момент он законченный пьяница, но уж точно не лжец. К тому же меня подкупило, что он был предельно откровенен в разговоре со мной. И, сказать честно, мне была вполне понятна его точка зрения на все произошедшее.

Феликс вернулся через какое-то время с большой порцией виски.

— Ваше здоровье! — провозгласил он и изрядно отхлебнул из стакана.

— А вы никогда не пытались рассказать Тому все то, что только что рассказали мне?

— А смысл? Конечно же, нет. — Феликс звучно рассмеялся. — Ведь ему буквально с пеленок внушали, какой я мерзкий и развращенный тип. Понятное дело, взрослея, он принял сторону матери, защищал ее во всем. Хотя, не скрою, порой мне было искренне жаль его, причем независимо от того, мой это сын или чужой. До меня доходили слухи о том, что время от времени Марта погружается в глубочайшую депрессию, из которой потом выныривает с большим трудом. К счастью, первые годы своей жизни, так сказать, этап становления, Том прожил вместе с Хорстом и Астрид, то есть в атмосфере относительной психологической стабильности. Марта, она ведь по характеру была похожа на искру, на такого капризного, избалованного ребенка. Легко вспыхивала и при этом требовала, чтобы все и всегда было только так, как ей того хочется.

— Иными словами, вы пускали все на самотек до тех пор, пока не узнали, что Том унаследовал ваш фамильный дом?

— Да. Хорст умер, когда Тому исполнилось восемь лет. А моя бабушка, которая была значительно моложе своего мужа, умерла, когда Тому было уже восемнадцать. Когда нотариус сообщил, что по завещанию Хорст оставил мне свою виолончель и небольшое финансовое пожертвование, а все остальное перешло к Тому, я понял, что с подобной несправедливостью надо что-то делать.

— А что вы почувствовали, когда узнали, что Том действительно приходится вам родным сыном?

— Я был сражен наповал. Именно так, наповал. — Феликс сделал очередной глоток виски. — Природа может время от времени выкидывать подобные фокусы, не так ли? — Феликс презрительно фыркнул. — Вот такой фокус она выкинула и со мной. Умом я понимал, что моя попытка опротестовать завещание лишь усилит ненависть Тома ко мне. Но уверен, вы поймете меня правильно. Ведь я был совершенно искренне убежден в том, что Том — это такой кукушонок, которого его мамаша подкинула в наше родовое гнездо.

— А вы обрадовались, когда узнали, что Том — ваш сын? — задала я следующий вопрос, вдруг почувствовав себя этаким психотерапевтом, анализирующим со своим пациентом сложную бытовую ситуацию. Наверняка Тому понравилась бы такая манера ведения беседы.

— Если честно, даже не помню, что я тогда почувствовал, — не стал кривить душой Феликс. — После того, как я получил на руки результаты теста ДНК, я крепко запил. Пил, не просыхая, несколько недель кряду. Само собой, Марта не преминула прислать мне ядовитое письмецо, в котором торжествовала свою победу, но я тут же швырнул его в огонь. — Феликс подавил тяжелый вздох. — Какая запутанная история получилась. Ужасно глупо все вышло.

Какое-то время мы оба сидели молча. Я сосредоточенно переваривала все, о чем рассказал мне Феликс. Какая жалость, думала я, знать, что жизнь этого человека растрачена впустую и прожита совсем не так, как должна была быть.

— Том говорил мне, что вы были очень талантливым пианистом и композитором, — обронила я наконец.

— Почему был? Хочу, чтобы вы знали, я и сегодня являюсь таковым! Талантливым пианистом и композитором. — Впервые за все время нашего разговора Феликс по-доброму улыбнулся.

— Тогда вам должно быть стыдно за то, что вы не распорядились своим талантом как следует.

— А откуда вам, мадемуазель, известно, как именно я распорядился своим талантом? Тот инструмент, который стоит в моей хижине, он ведь для меня все: источник моих мучений и терзаний, моя любовница, мой здоровый дух, обитающий в немощном теле. Да, наверное, я из-за своего постоянного пьянства человек ненадежный в том смысле, чтобы использовать меня в качестве профессионала, но для себя-то самого я могу продолжать играть. И играю постоянно, по сей день. А чем еще, по вашему мнению, я могу заниматься днями напролет в этом забытом богом и людьми сарае? Я играю. Играю для себя… Возможно, когда-нибудь я разрешу вам послушать, как я играю, — с усмешкой добавил Феликс.

— И Тому тоже?

— Сильно сомневаюсь, чтобы он изъявил такое желание. Впрочем, я его совсем не виню. Он в этой ситуации исключительно жертва, случайно попал, так сказать, под раздачу. С одной стороны — ожесточившаяся сердцем и душой, да еще и явно ненормальная мамаша, с другой — папаша, который никогда не признавал его своим ребенком. У Тома есть все основания презирать меня.

— Феликс, а почему бы вам не рассказать ему все, что вы только что рассказали мне?