Сестрины колокола

Съежившись и обеими руками прикрывая пах, он лежал лицом вниз на убогом ложе из еловых лап, в промокших сапогах, со льдинками в волосах, а рядом валялась кучка хвороста – вероятно, он намеревался развести костер. Из его пальцев выпал и валялся на снегу разбухший спичечный коробок с немецкой этикеткой. Жители гор протолкнулись поближе, опустились на колени возле тела без верхней одежды и поведали, что переохлаждение обманывает чувства: жертва мороза ощущает жар и начинает срывать с себя одежду. Постепенно изнурение притупляет способность мыслить, и бедняга погибает сравнительно легкой смертью.

* * *

Но высшие силы, что бы под ними ни понимали, имели иные виды на Герхарда Шёнауэра, им было недостаточно просто дать ему скончаться возле озера Лёснес на глазах у девяти десятков любопытствующих. Он бормотал что-то по-немецки, беспомощно ворочался, словно просыпающаяся от зимней спячки муха на подоконнике, не в состоянии ни защитить себя, ни понять, где он, что с ним и наблюдают ли за ним. Народу собралось достаточно, чтобы донести его до тех же саней, с которых скатились Сестрины колокола, и довезти до усадьбы пастора, где их встретил мрачный и неузнаваемый Кай Швейгорд. Шёнауэра отнесли в спальню, Швейгорд сам раздел его и приказал, чтобы печку раскочегарили не сразу. Посмотрев на ступни и руки Шёнауэра, Маргит Брессум сказала, что надо послать за доктором и попросить, чтобы тот прихватил с собой пилу: похоже, придется ампутировать.

Швейгорд опустился на корточки и обхватил ступни Шёнауэра руками.

Долго сидел так. Потом обхватил руками ладони Шёнауэра и так же долго не выпускал их из своих рук.

– Принесите распятие из моего кабинета и повесьте над его постелью.

Старшая горничная сделала, как было велено.

– Никакой пилы, пока не будем точно знать, что без этого не обойтись, – распорядился Швейгорд.

Расстроенная старшая горничная, бестолково мечась по комнате, задернула занавески и принялась подметать перед печкой.

– Да не надо, – сказал Кай Швейгорд. – Приведите Астрид Хекне. Будет ходить за ним.

– Ее? Сюды? Что такое говорит господин пастор?!

– Я знаю, что говорю.

– А люди-то чё скажут?

– Спит пусть в соседней комнате, пришлите ей туда еды и дайте ключ от двери. Меня не волнует, что скажут люди. С этого момента важно только то, что говорит Господь Бог.

* * *

Кай Швейгорд стоял на коленях в спальне.

А теперь еще и убийство, подумал он. Если Шёнауэр умрет, это будет расцениваться как убийство.

Незадолго до этого в пасторской усадьбе появилась Астрид; он узнал звук ее шагов, донесшийся из коридора, но не отважился встретиться с ней. Так и сидел в одиночестве, такой мертвенно-бледный, что поломойка, заглянув к нему, не осмелилась войти. Пастор сидел, мучаясь раскаянием за то, что предал Астрид Хекне и самого себя. Все, что раньше сулило возможность счастья, рассыпалось и было втоптано в пыль. А теперь что уж, с тем же успехом он мог бы пытаться приделать к прошлогодней рождественской елке опавшие иголки.

Сложив ладони, он постучал костяшками больших пальцев по лбу так, чтобы в голове зазвенело.

«Дай ответ, – молил он. – Дай мне ответ, Господь Бог, почему в моих жилах течет эта черная как деготь жижа? Зола, уксус и желчь. Скажи мне, как избавиться от этого. Скажи мне, могу ли я вообще быть пастором, хочешь ли ты, чтобы я был пастором?»

Грубые доски пола. Голые стены. Погасший очаг.

«Да отвечай же!»

А ведь он прекрасно знал и сам говорил об этом в проповедях, что особенность веры состоит в том, что вера только тогда является верой, когда не дает ответов и не приводит доказательств. Но дух сопротивления прочно засел в нем эдаким булыжником, и он не знал, сколько места этот камень занимает – может, заполняет его целиком и слой земли, на котором могло бы что-то произрасти, обманчиво тонок.

В очередной раз Кай открыл свою зачитанную книгу, и это не была Библия. «Не посылай узнать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе».

* * *

На следующее утро Ульбрихт с Кастлером пребывали в очень дурном расположении духа. Швейгорд попытался ублажить их, объясняя, что вряд ли справедливо упрекать Герхарда Шёнауэра за досадную случайность, из-за которой утонули колокола.

– Искренне сожалею, – сказал Кай Швейгорд. – Но ничего не поделаешь. Контракт не нарушен.

Он рассказал, что Герхард Шёнауэр, несмотря на простуду и головную боль, продолжал работать так же педантично и упорно, как и в первый день своего пребывания в Бутангене. А теперь он лежит в горячке и не в состоянии рассказать, что же произошло, но вероятнее всего, на склоне сани напоролись на припорошенный снегом пенек и опрокинулись, а когда Герхард пытался удержать покатившиеся вниз колокола, то и сам очутился в воде.

– Нам нужно с ним поговорить, – сказал Кастлер. – Где он?

– Он в забытьи, – напомнил Швейгорд.

– Мы все же попробуем! – сказал Ульбрихт.

Швейгорд велел горничной увести Астрид из комнаты больного, а потом проводил туда посетителей. В комнате стоял чужой тяжелый дух, сам же Шёнауэр лежал весь в холодном поту под белыми простынями.

– Вы нас не оставите ненадолго, герр пастор? – спросил Кастлер.