Сестрины колокола

– Хорошо поработали сегодня? – спросил Кай Швейгорд на приличном немецком.

– Как вам сказать, не особенно. Я пытался… – Шёнауэр кашлянул в ладонь. – Я пытался документировать внутреннюю конструкцию крыши. Но там так темно, а времени так мало. Да и не подобает, наверное, работать в выходной день, хотя, возможно, люди не считают рисование работой?

Кай Швейгорд побарабанил пальцами по столу. Скоро там горничная Брессум подаст ужин? Он никак не мог сосредоточиться, мысли метались между Астрид Хекне и его пасторскими обязанностями. От Иды Калмейер ответного письма не было. Ничего не получил Шёнауэр и от профессора Ульбрихта.

– Но вам, по крайней мере, никто не мешал? – осведомился Швейгорд.

– Нет-нет.

– Никто не беспокоил?

– Нет, никто. Только встретилась та молодая женщина, которая попросила у меня ключ от церкви. Она здесь работает?

– Нет, но работала раньше. Она с того хутора, откуда мы получили в дар церковные колокола. У нее какое-то романтическое отношение к ним. Лучше вам без необходимости не вступать с ней в разговоры.

– А… Я ей нарисовал портал.

– Да? Когда же?

– Несколько дней назад. Она заходила в церковь. С самого утра.

Швейгорд наморщил нос. Этого Астрид ему не рассказала.

Пастор был готов признать, что Герхард Шёнауэр достоин уважения. Но немец ему совсем не нравился. Их застольные беседы не клеились. Поначалу этот человек со своим высоким мольбертом и щегольским пальто казался бойким и легким на подъем, чуть самонадеянным; теперь же он выглядел печальным и удрученным и сетовал на то, что не может уяснить, как устроена церковь.

Вот наконец и старшая горничная Брессум – брякая посудой, она поставила на стол угощение и удалилась. Фарфор был солиднее еды. Этот ужин, как и предыдущие, был состряпан из продуктов, оставшихся с осени. Подпорченная картошка, соленая селедка и толстые лепешки.

Шёнауэр положил себе три картофелины, в задумчивости уронив на стол сервировочную ложку. Они обсудили прочитанное Швейгордом в газете известие, что в Великобритании собираются ввести единое время для всей страны ради удобства пользования расписанием поездов, а Шёнауэр рассказал о своей поездке в Англию. Он принялся излишне подробно описывать систему хранения, принятую в одной книжной лавке Кембриджа, но Швейгорд заставлял себя радоваться тому, что у них гостит человек, повидавший мир.

Но внезапно пастор опустил вилку и нож на стол. Гость специально так долго распинается о кембриджских стеллажах, чтобы не рассказывать о встрече с Астрид Хекне? Что ей надо было в церкви? О чем немец умалчивает?

Первым прервал молчание Шёнауэр:

– Я хотел в качестве благодарности за гостеприимство угостить вас вот этим.

Он вытащил из кармана прямоугольную жестяную коробочку, открыл ее и подвинул к собеседнику.

– Сорт Граузмур, – сказал он. – Покидая Лондон, я купил два фунта, и пока у меня остается еще полфунта.

Поколебавшись, Швейгорд взял коробочку в руки. Трубочный табак?

Поднеся коробочку к носу, он нюхнул два раза, и ему тотчас стало ясно, какая это изысканная смесь. Во время учебной поездки в Копенгаген он и другие начинающие теологи быстро обнаружили, насколько избалованы жители этого города отличными табачными лавками. На площади Амагер, в лавке, которую держал Вильгельм Эккенхольт Ларсен с супругой, Швейгорд накупил табаку с полкило, и каждое слово, прочитанное им после этого в факультетской библиотеке, видел сквозь серо-голубые клубочки дыма ларсеновских смесей, как правило, номер 1864 или 5. Здесь, в Норвегии, их было не достать. Приходилось довольствоваться резковатыми на вкус, щиплющими язык смесями от Тидеманна.

Взяв щепоть табаку, он раскатал его на ладони. Ароматные золотисто-коричневые волоконца собраны, видимо, в Соединенных Штатах, в Виргинии. А несколько жирных черных прядей, от которых исходил насыщенный, чуть ли не приторный аромат, вероятно, принадлежали редчайшим дорогостоящим сортам, доставлявшимся из сирийской Латакии.

Швейгорд набил трубку и раскурил ее.

Ничего не скажешь. Эту смесь изготовил настоящий кудесник. В табаке чувствовалась и крепость, и сила, но поистине завораживающим его делал легкий экзотический привкус. Может, это и есть та самая «тайная добавка», о которой рассказывал Ларсен, – мелко размолотые листья сирийского гибискуса.

Беседа иссякла. Немец тоже раскурил трубку. Сам Швейгорд уже вовсю наслаждался дымком.

Курили молча. Швейгорд ощущал душевный покой и удовольствие, сравнимые лишь с начальной фазой опьянения опиумом.

И тут вдруг снова пришла на ум шлюха из столицы. «Ты ж еще не настоящий пастор».

Швейгорд разом протрезвел. Над жидким кофе горничной Брессум и проблемой сожженного портала витал ароматный дымок. Возможно, и над проблемой посложнее: мужчина, которого он сам пригласил сюда, начинает выказывать интерес к Астрид Хекне.

Швейгорд зажал чашу трубки большим пальцем. Тлеющий табак обжигал палец, но пастор убрал его, только когда огонь потух совсем.

– А что еще сказала та женщина в церкви? – спросил Швейгорд.

Немец вскинул на него глаза:

– А? О чем сказала?