Сестры Эдельвейс

Пусть испытаешь ты и красоту, и страх,
Лишь продолжай идти. Ничто не вечно.

Вам знакомы эти строки?

– Это из «Часослова», – ответила Биргит, и он улыбнулся.

– Да. Выходит, вы и впрямь любите Рильке.

– Мой отец часто читал его вслух.

– Я часто думаю, что это значит – красота и страх, в одной строчке. Она так много в себя вобрала, верно?

Биргит смотрела на него, совершенно не понимая, какой смысл он пытается до неё донести, но зная, что ей всё ещё нужно быть начеку.

– Да, полагаю.

– И мы должны позволить всему этому случиться с нами, – задумчиво продолжал он. – У нас нет выбора в этом вопросе. Мы должны просто позволить им войти в нашу жизнь, и красоте, и страху, и тому, и другому, и молиться, чтобы мы всё это выдержали.

– У меня выбора нет, – не удержалась Биргит от резкого ответа. – А у вас, кажется, много вариантов, оберлейтенант.

Он одарил её грустной улыбкой.

– А вот тут вы неправы. Во многих отношениях у меня так же мало свободы, как и у вас. Может быть, мои цепи вам незаметны, но от них мне никуда не деться.

Биргит нахмурилась, обвела взглядом его лицо в поисках ответа. Что он пытается до неё донести?

– Я очень хотел вам помочь, фройляйн, – тихо сказал он, не сводя с неё взгляда. – Но вы мне солгали, и я не могу передать такие невнятные показания своему начальству. Вы это, конечно, понимаете? Я в такой же ловушке, что и вы.

Биргит хотела что-то сказать, но промолчала. Она понимала, что верит ему; он в самом деле пытался чуть облегчить её ношу. Но она не собиралась говорить ему правду, чего бы ей это ни стоило.

– Что со мной будет? – наконец спросила она. – И с моей сестрой? – Он вздохнул, разочарованный их разговором, и повернулся к стене, чтобы нажать на кнопку. – Прошу вас, скажите. Вы должны знать. Что с нами будет?

– Это от меня не зависит, – печально ответил оберлейтенант. Вернулся охранник и отвёл её обратно в камеру. Она не сделала ни глотка чая.

Глава двадцать пятая

Лотта

Июль 1942

Жара в крошечной камере стояла удушающая, но для Лотты это не имело значения. Прижавшись головой к бетонной стене и закрыв глаза, она тихо шептала молитву к Пресвятой Богородице: Aperi Domine, os meum ad benedicendum nomen sanctum… Отверзи, Господи, уста мои, чтобы благословить святое имя Твоё…

Было странно и чудесно, что в течение прошедших трёх месяцев эти слова по-прежнему успокаивали её душу. Они, как давние друзья, успокаивали, ободряли, укрепляли, наполняли жизнью. Она множество раз читала эти молитвы в аббатстве, но они никогда не значили так много, как сейчас, когда стали единственным, что у неё осталось.

Уже рассвело, яркие лучи солнца пробивались сквозь крохотное окошко в верхней части камеры. Лотта знала, что к полудню воздух станет совершенно спёртым и ей будет отчаянно нужна вода, которую ей не дадут до вечера. Она знала, что привыкнет обходиться и без воды. Это не имело значения.

Как странно, не раз думала она в эти долгие пустые дни: «Случилось то, чего я боялась больше всего, и всё же я чувствую, что это свобода».

Да, она была свободна даже в этой камере, в изоляции, где не говорила ни с одной душой, кроме охранника, который бурчал в ответ что-то неразборчивое. И ещё вскоре после того, как её отправили в Шанцлальм, ее допросил человек по имени оберлейтенант Вольф. Он был по-своему добр, но напорист. Лотта рассказала ему всё, что знала, но она не знала почти ничего.

– Единственного знакомого мне человека, который этим занимался, вы уже арестовали, – спокойно сказала она.

– Вы имеете в виду сестру Кунигунду?

Она кивнула, и Вольф довольно резко ответил:

– Она погибла. Её приговорили к смертной казни за измену родине.

Лотта тихо склонила голову.

– Теперь она свободна.

– Если вы хотите настоящей свободы, фройляйн, вы должны рассказать мне всё, что знаете. Я хочу вам помочь.

Она подняла взгляд, широко раскинула руки.

– Мне больше нечего вам сказать.

Он, должно быть, поверил, потому что отпустил её и больше никогда не вызывал к себе. Шли недели, переходя в месяцы, и она думала, что о ней уже забыли, лишь регулярно приносят еду и воду да ещё доставили две бесценные посылки от Иоганны.

Лотте было легко, если не считать беспокойства за Биргит: как она там? В безопасности ли? Лотта не видела сестру и ничего о ней не слышала с самого приезда в Зальцбург в феврале.

Но однажды изменилось и это. В дверь заколотил охранник: с вещами на выход. Шнелле, шнелле![20]

Лотта собрала свои скудные сокровища – свитер, присланный Иоганной, чётки, которые у неё каким-то чудом не забрали, и расчёску. Больше у неё ничего не было. Чётки и расчёску она завернула в свитер, связала узлом. Ей пришлось прождать у двери ещё несколько часов, прежде чем наконец пришёл охранник.