Сестры из Версаля. Любовницы короля

Милая моя Диана!

Благодарю тебя за последнее письмо. Вынуждена признаться: прочесть его оказалось нелегко. Ты написала, что Филиппина[31] умерла от избы – полагаю, ты хотела написать «от оспы». Ужаснейшее заболевание; я надеюсь, что ее сразу увезли куда-нибудь, едва обнаружились признаки болезни.

Как мы здесь счастливы: и Гортензия, и Марианна вместе со мной в Версале! Ужасно, конечно, что тетушка скончалась так внезапно, но она была уже старухой, и, думаю, Господь ведал, что творит, когда призвал ее к себе. Сестры мои ныне служат Ее Величеству королеве. В час своего горя им приходится быть веселыми и любезными, но все говорят о том, как чудесно они выглядят, особенно Марианна.

Король заметно повеселел в последние недели, однако мне редко выпадает его повидать. Он всячески стремится выказать свое благорасположение Марианне и Гортензии, ибо знает, что они мои сестры и пребывают в печали. Король почтил первую годовщину со дня смерти Полины, устроив особую охоту, и надел черную шляпу. Он всегда умеет обо всем подумать! Думаю, он и поныне ужасно скорбит по ней.

Ты непременно должна снова приехать сюда в гости. Ты очень давно здесь не была. И как славно будет, когда мы соберемся все вчетвером!

Прилагаю к письму подарок – шелковый веер в серебряной оправе, который так тебе понравился, когда ты гостила у меня. Извини, что я сразу не догадалась подарить его тебе.

Любящая тебя

Луиза

Диана

Версаль

Октябрь 1742 года

Маленькой группкой мы стоим и ждем короля в одном из уединенных внутренних покоев. Мне думается, что король – замечательный человек. Он любит животных почти так же, как я сама. Вот и сегодня вечером в комнате, где мы будем обедать, вместе с нами ожидает Его Величество одна из его кошек, восхитительный клубочек белой шелковистой шерсти. Ради нашего развлечения один из лакеев опускает лапки Снежинки в шампанское. Она слизывает вино, а мы хихикаем. Может ли кошка опьянеть от этого?

Сегодня я гощу здесь последний вечер, и в качестве особой милости мое имя внесли в список узкой группы придворных, допущенных к королевскому ужину. Остальные гости – люди знатнейшие, хотя и не представляют собою ничего особенного: Ришелье, герцог д’Антен, маркиз де Мёз, Шаролэ и еще несколько лиц, чьих имен я не знаю, а также мои сестры. Мы собрались здесь все вчетвером впервые после встречи на Набережной Театинцев и смерти нашей матушки. Жаль только, что с нами нет Полины. К счастью, нет и ее воскового бюстика: он так и остался в Сен-Леже. Впрочем, над камином висит ее портрет, заказанный королем уже после ее кончины. Эта картина мне нравится. При взгляде на нее мне делается как-то грустно и спокойно. Бессердечные придворные хмыкают и говорят, что портрет совсем не похож на оригинал и что художнику Натье надо бы пальцы отрубить за то, что нарисовал не женщину, а свою фантазию.

Шаролэ бочком подходит к столу и поглаживает Снежинку, которая вонзила зубки в пучок сельдерея.

– Здорово, курносенькая.

– Не называйте меня так! – Мне не очень-то удается соблюдать учтивость по отношению к людям, которые неучтивы со мною.

– Да я с кошкой говорю, не с вами.

На Шаролэ сегодня наряд какого-то зловещего лилового цвета. Желтоватые отсветы ламп придают ей нездоровый вид, очень неприятный.

– Ее зовут Снежинка, – сухо замечаю я. – И для чего называть кошку курносенькой?

Она оставляет кошку в покое и адресует мне принужденную улыбку. Снежинка сваливается со стола на пол и растерянно мяукает.