Сестры из Версаля. Любовницы короля

– Я не знаю, мадам, – негромко произносит он, намеренно отводя взгляд.

Но я хочу знать! Хочу знать самое худшее, чтобы быть готовой ко всему. Весь план провалится, если не будешь строить планы. Мой провалиться не должен.

– Скажите мне!

– Не могу, мадам, не могу. Поскольку и сам не знаю. Король… – Перюсо беспомощно стоит передо мной.

Диана гладит меня по плечам, по спине, и неожиданно я вырываюсь, как будто сам дьявол мною овладел.

– Ну же! – кричу я, не заботясь о том, что нас могут услышать. Все понимают, о чем я говорю. – Скажите мне, просто скажите, черт вас побери!

Я ругаюсь, напрочь забыв о том, что нахожусь в аббатстве в окружении монахов, упырей в коричневых сутанах, к лицам которых за столетия прилипло осуждающее выражение. Все молчат. А если вдруг король не умрет? Они понимают, что я отлично запомню всех тех, кто говорил, что я должна уехать. И всех, кто хотел, чтобы я осталась.

* * *

Раннее утро. Бледный теплый туман вползает в комнату больного – восемь дней прошло с тех пор, как началась лихорадка. На улицах бьют колокола, люди собираются на службу, их мольбы и крики просачиваются сквозь толстые стены аббатства. Наконец Перюсо приходит ко мне и сообщает, что епископ готовится принять покаяние и соборовать и я должна уехать. Если я останусь, король умрет без соборования. Король умирает.

Ришелье смотрит на Перюсо, как на жука, которого хочется раздавить, но молчит. Перюсо нервно переминается с ноги на ногу, и я вижу, что он согласен с епископом. Меня окатывает волна ужаса: случилось что-то плохое, очень плохое. В памяти возникает лицо гадалки Сибиллы, ее напряженный рот и натянутая улыбка. Черные ноги смерти. Эта женщина потакала мне; она видела больше, чем сказала.

Я несусь назад к постели Людовика. Кажется, ему становится еще хуже; к полудню дыхание короля стало тревожно прерывистым, а кожа приобрела землистый цвет. Он бредит, потом приходит в себя и снова впадает в беспамятство. В какой-то миг ему показалось, что мы в Шуази. Как бы мне хотелось сейчас быть в Шуази!

– Бижу, Бижу, – зовет он. Я уверена, что он требует свои драгоценности, а не Луизу. Я внимательно прислушиваюсь, но моего имени он не называет.

– Слишком долго! – ревет епископ, врываясь в комнату к больному. – Уводите отсюда эту шлюху! Король должен исповедаться, все должны подготовиться к соборованию.

Вернувшись в комнату, я сижу неподвижно на кровати, закрываю глаза. Король согласился исповедаться и собороваться, согласился, что я должна уехать. Он сам это сказал. Людовик сказал, что я должна уехать. Пусть и в бреду, но все же сам приказал. Скоро должны прибыть королева с дофином. А мы – я и Диана с нашими приятельницами – все должны уехать. Нас выдворили по приказу короля.

– Когда я должна уехать? – спрашиваю я. Я ведь герцогиня. Казалось, что мне впредь неведомы будут опасность и нужда.

– Сегодня же, – решительно отвечает Перюсо.

Входит Морпа и повторяет приказ. Мне хочется плюнуть в него, но Диана опережает меня. Плевок цели не достигает и оказывается у носка его сапога. От удивления и отвращения он отступает, и неожиданно мы все заливаемся истерическим смехом. Я тыкаю пальцем в Морпа:

– Еще ничего не закончено, и я навсегда запомню, что сегодня здесь произошло.

Он кланяется, но даже не утруждается выдавить усмешку.

– Мадам, ступайте. Сейчас же. Послушайте… что творится на улицах.

Мы умолкаем и слышим рев толпы: все кричат, что эту шлюху нужно выдворить, иначе они сами ее убьют, ради своего короля. Я бледнею. Входит Ришелье с деловым видом. Он и это переживет, он всегда выходит сухим из воды.

– Уезжайте сейчас, немедленно. Бель-Ай предоставит вам карету, никто не узнает, что вы в ней едете. Отдохните, восстановите силы, приготовьтесь к будущему.

К какому будущему? Я в оцепенении сижу, пока слуги собирают наши платья в сундуки. Уже пришли плотники, сносят деревянный мостик между нашими апартаментами и покоями короля, чтобы показать всему миру, что эта ненавистная шлюха больше никогда не сможет до него добраться. И тут я понимаю, что не попрощалась с Людовиком. Сердце замирает, я складываюсь пополам от боли.

– Что с тобой, сестра? – подбегает ко мне Диана, но я отмахиваюсь от нее.

Я убеждаю себя: ни к чему прощаться, мы еще увидимся! Обязательно увидимся! И на земле, а не на небесах. Я точно знаю. И все те, кто гнал меня, будут гореть в аду. Однако ноги у меня ватные, а в глубине души я не очень уверена в правдивости своих слов, ни в чем не уверена.

* * *

Мы задернули занавески, и карета покатила по улицам Меца. Мы испытываем сильнейшее напряжение, сидя в этом вонючем экипаже, и вздыхаем с облегчением только тогда, когда удаляемся от города на значительное расстояние. Потом мы едем по сельской местности, направляясь на юг, в какой-то замок, где, по словам Ришелье, меня приютят. Возница переводит лошадей на галоп, и вскоре мы оказываемся в следующей деревушке, где над нами глумятся и забрасывают наш экипаж гнилой капустой. Кричат, что мы мерзкие шлюхи, которых нужно сжечь заживо. Я боюсь, что толпа вытащит меня из кареты и разорвет.