Сети Вероники

Мысли об Игоре приходили часто. Разум диктовал сожаление о том, что отказала ему, но сердце не давало сомневаться в правильности отказа. И жгучий стыд, пережитый на багничских болотах, и неловкость, заставлявшая ежиться, когда писала потом Игорю, что не может ответить согласием, хотя чувствует к нему только самое доброе, – все это хотелось поскорее забыть, но ничего не забывалось.

Алеся даже рассказала об этом Рите, но, наверное, зря.

– Это может быть потому, что на самом деле ты все-таки ошиблась. Тебе стоило с ним по крайней мере попробовать, – пожала плечами та. – Кто тебе сказал, что он бы понял, что ты его не любишь? Пожили бы, привыкли бы друг к другу… Ты это подсознательно понимаешь, потому и нервничаешь.

Может, она была права. Так или иначе, но Алеся гнала от себя мысли об Игоре.

Риту она увидела, как только свернула в Большой Козихинский переулок. Та выходила из подъезда своего дома. Ярко-алый чемоданчик на четырех колесах катился рядом с ней.

– Я на пять минут забегала, – сказала Рита. – Мы с Ромкой в Португалию летим. Надо было забрать.

Она кивнула на чемоданчик.

– Рита, – укоризненно заметила Алеся, – ты будто извиняешься. Зачем? Это же твоя квартира.

– Но сейчас в ней ты живешь. И дома тебя не было.

– Ну и что?

– А вдруг у тебя кто-нибудь?

– У меня никого. – Алеся улыбнулась.

– Почему, Алеся? – В Ритином голосе послышалась печаль. – Нет, ты, конечно, не отвечай, глупость я спросила. Но все-таки это странно и грустно.

Алесе не было ни странно, ни грустно, но она отвела взгляд, посмотрев вверх. Показалось, что красивые и обычно бесстрастные женские личики на барельефах над окнами тоже смотрят сейчас с печалью. Или даже с укоризной.

– Я понимаю, это бестактно. Но я часто о тебе думаю, – не дождавшись ответа, сказала Рита. – Потому что ты очень хороший человек, тонкий, деликатный. Просто редкостный. А жизнь к тебе несправедлива.

– Но этого ведь никто не знает.

– Чего не знает? – не поняла Рита.

Июльский вечер сиял нежностью, переулок, старый, московский, светился простым добром, а они говорили о странных вещах, смысл которых ускользал от объяснения.

– Никто не знает, в чем справедливость, – пояснила Алеся.

– Ты как будто выгорела, – вздохнула Рита.

– От чего выгорела? – не поняла теперь уже Алеся.

– Но он же тебя бросил.

– Кто?

– Отец твоего Сережи.

– Ну да. – Алеся пожала плечами. – Но я и забыла про это давно.

– Все равно. Это травма, ее так просто не изжить.

Всевозможные травмы изживали, кажется, все вокруг, о такой необходимости напоминала каждая точка, из которой изливался интернет. Это казалось Алесе наивным. В детстве вообще всё ранит непомерно, обида на подружку разрастается до размеров трагедии, юность тоже время нервное, при желании можно найти в ней тысячу разнообразных травм. Но так ли уж необходимо этого желать?

Однако говорить об этом совсем не хотелось. Себе Алеся казалась самой обыкновенной, но Рита точно человек тонкий и чувствительный, зачем обижать ее скептическим отношением к тому, что она считает важным?

– Просто я, наверное, в самом деле не темпераментная, – сказала Алеся. – Правду Янышева говорит.

– Ирка стерва и хамка!

– Ирка – да, но страсти меня не сотрясают. Хотя на сексопатологию это не похоже.

– При чем здесь сексопатология? Я же не к врачу тебя отправляю. Ладно, – вздохнула Рита. – Может, ты просто не встретила еще свою половинку.

Алеся посмотрела на нее с удивлением. Рита совсем не тот человек, от которого ожидаешь банальностей. Вот что счастливая любовь делает!

Кажется, Рита тоже вспомнила в эту минуту о своей счастливой любви. Она улыбнулась, чмокнула Алесю и побежала по переулку к Большой Бронной. Чемоданчик вертелся рядом с ней, как веселая собачка, разве что не подпрыгивал. Алеся вошла в подъезд.

Дом Игоря в Подсосенском переулке был конструктивистский и, на ее взгляд, слишком какой-то суровый. А в этом, Ритином, была такая утонченная прелесть, такая прямо прозрачность, что при одном взгляде на него становилось легко на душе. Тем более что жильцы недавно отремонтировали подъезд, и стены его, и лестница, и причудливо изогнутые перила не казались замызганными, а потому здесь не царило уныние, как это часто бывает в старых домах.

Ритина мама почти безвыездно жила в Мамонтовке, на той самой даче, где Алеся была в гостях, но к поздней осени все-таки перебиралась в московскую квартиру, вот в эту, в Большом Козихинском. Сроком ее возможного возвращения, Алеся считала, ограничивалось время, которым она располагает для поисков жилья.

Все-таки разговор с Ритой взволновал ее. Или просто зацепил какой-то крючочек в ее сознании, и запустился от этого, как в сказке про Черную Курицу, музыкальный механизм?

Алеся не думала, что расставание с Борисом довело ее когда-то до выгорания. И в последующих ее отношениях с мужчинами тоже не было событий, которые могли бы к этому привести. Не считать же таким событием, в самом деле, Толика с его пьянством и гульбанством! И все же ту опустошенность, которая бывает после пережитых сильных, даже трагических страстей, она в себе действительно чувствовала. Но почему? Непонятно.