Сети Вероники

– Да, жалко, – повторила Лина. – И не бледней от ярости, пожалуйста. И стыдно тоже. А как мне должно быть, когда я ухожу от человека просто хорошего к человеку хорошему и богатому, готовому обеспечить мне другой уровень самореализации? Жень, ты неплохо зарабатываешь, и я тоже. Но и для тебя, и для меня это предел. А хочется ведь большего, ну жалко же думать, что вот это и все, что будет в жизни! Я не про виллу в Испании и не про яхту, – уточнила она.

Значит, есть вилла и яхта, понял он. Ну и возможность самореализации. Может быть, для нее это в самом деле главное. Женя вспомнил, как Лина говорила, сколько надо было бы вложить в какой-то ее проект, чтобы он взлетел, это какие-то немыслимые деньги, а ведь замысел грандиозный, никто никогда такого не делал, и как же жалко, что мир устроен так несправедливо!..

«Так уходи, раз тебя ждут».

Он почти произнес это, но за секунду до того, как произнести, взглянул на Лину – и слова застыли на губах. Вернее, сами губы застыли от боли. Это было сродни тому, что происходило с его пациентами, пока он не вводил обезболивающее.

Ему обезболивающее вводить было некому. Да в следующую секунду он и устыдился такого сравнения. Слишком хорошо понимал, что такое на самом деле физическая боль, чтобы применять это понятие к происходящему с ним сейчас.

Происходящее с ним можно вытерпеть. Вот это – что она стоит у стены, охваченная волнением, и каждая клетка ее тела от этого волнения вибрирует так, что вздрагивает ее тень на стене, и он чувствует эту вибрацию, и всего этого больше не будет в его жизни. Никогда.

Женя с трудом сдержался, чтобы не заскрипеть зубами. Он все-таки оделся и вышел в кухню. Не включая свет, тупо смотрел в окно. Лина подошла сзади, обняла, быстро поцеловала в затылок, сказала:

– Прости меня.

И исчезла. Он увидел, как она выходит из подъезда, идет к машине, и отошел от окна, чтобы не видеть мужчину, к которому она идет. Хотя это в общем не имеет значения, увидит или нет.

Боль длилась и длилась, не уходила. И назавтра не ушла, и через неделю. Женя не понимал, как такое может быть, злился и ждал, когда же это кончится.

А потом наконец ушла эта боль. И осталась после нее пустота.

Глава 15

Оказалось, что Алеся ни разу в жизни не напивалась допьяна. Она сказала об этом на речном теплоходе по дороге от Багнич до Пинска:

– Теперь голова так болит, что в глазах темно. И тошнит, от борта боюсь отойти.

Выпить водки, чтобы полегчало, она отказалась. Водки у Жени, правда, не было, но если бы согласилась, то нашел бы и на теплоходе, конечно.

В Пинск прибыли за час до поезда, еле успели на вокзал. В поезде Алеся сразу легла, не раздеваясь, на нижнюю полку и задремала. Женя вышел в коридор и смотрел, как пролетают за окном мокрые деревья. Все время, что жили в Багничах, стояла солнечная жара, а с отъездом напомнила о себе скорая осень.

Он сначала удивился тому, как Алеся восприняла происшествие с девочкой, которой мать, только чудом не угробив, дала поиграть кольцо. А потом понял, что ее потрясли не его действия – любой врач делал бы то же, – да и вообще не медицинская сторона дела, но то, что мать могла так отнестись к жизни своего ребенка.

После того как в госпиталь, развернутый «Врачами без границ» в Судане, везли и везли истекающих кровью девочек и он видел, что собой представляет женское обрезание, которое родители сделали им в восемь лет, чтобы пресечь будущий дьявольский соблазн, – его ничето уже не могло удивить в отношениях между людьми. Насколько ненормально его неудивление, Женя понял, только когда увидел, как Алеся трясущимися руками наливает себе зубровку до краев стакана, и вспомнил, каким было ее лицо, когда она смотрела, как люди в черном избивают лежащего на тротуаре человека.

Она женщина редкостная, драгоценная, он понял это еще в тот день, когда шли вдвоем по Брюсову переулку, а потом разговаривали, стоя у окон. Она заслуживает лучшего, что только может дать жизнь, а пустота у него внутри – там, где должны быть сильные чувства, – и броня, защищающая эту зияющую пустоту, не является таким лучшим точно.

Он не должен был принимать Алесино приглашение и ехать с ней в деревню. Но после этих дней наедине невозможно делать вид, будто ничего не произошло. И ничего не сказать теперь было бы так же странно, как сказать ей обо всем заранее – что он не рассматривает эту поездку как залог будущих отношений…

Стоило Жене даже мысленно произнести эти слова, залог будущих отношений, как он почувствовал примерно то, что, надо думать, чувствовала Алеся сегодня утром – тошноту. Но обманывать ее, не произнеся вообще никаких слов, было бы еще более отвратительно.