Сети Вероники

– Да потому что большинство занято черт-те чем, а ты – бесспорным. Это создает безумный сексапил. И его не имитируешь, главное.

Конечно, у него не хватило выдержки для того, чтобы порассуждать на эту тему. Через минуту Лина уже сжимала коленями его бедра, и весь он состоял из сплошной огненной пульсации, и видел только ее запрокинутое лицо над собой, а все остальное не видел, но чувствовал всем телом.

Ссорились редко, вернее, это и не ссоры были, а лишь мелкие несовпадения. Он считал это нормальным – невозможно же во всем совпадать с другим человеком, пусть и любимым. Только одна размолвка его задела.

Женя вернулся тем вечером домой в самом мрачном настроении. Умер пациент, находившийся на искусственной вентиляции легких, и он предполагал, это могло случиться потому, что того неправильно заинтубировали. Вроде бы это не подтвердилось, установили, что интубация была сделана в соответствии с протоколом, но Жене все-таки казалось, что дежурный врач, проводивший ее ночью, мог бы сделать это лучше, виртуознее, что ли. От того, что самого его при этом не было, он не мог с уверенностью сказать себе «нет, я неправ» и злился на то, что теперь уже не поймешь, имеет твое недовольство, твое раздражение реальную причину, или просто ты грызешь себя оттого, что пациент умер и этого уже не отменить.

В общем, в таком состоянии лучше было бы закрыться в комнате, лечь на диван и тупо смотреть в потолок. И уж точно не следовало спорить с Линой о какой-то ерунде, которая ни в каком состоянии не стоила не то что спора, но даже минутного о ней размышления.

Но это в его понимании не стоила, а для Лины, оказывается, это было не ерундой, а животрепещущей проблемой.

Когда Женя вошел в квартиру, она разговаривала по телефону. Он краем уха уловил ее сочувственные вздохи и междометия.

Лина пришла в кухню через пятнадцать минут. Он уже разогрел ужин и жевал котлету, глядя в стенку перед собой.

– Съедобно? – спросила она. – Я тоже только что со съемки вернулась, не успела ничего приготовить, по Яндексу заказала.

– Съедобно, – кивнул Женя.

Ему было все равно, что есть – потемневшее от горя лицо матери умершего пациента проступало на кухонной стене. Сначала он пытался прогнать его из памяти, но потом понял, что это не получится и придется дождаться, пока оно само поблекнет и исчезнет совсем. Когда это произойдет, непонятно, и надо как-то до этого дожить.

– Представляешь, – сказала Лина, – у Оли, ну, я тебя с ней в студии знакомила, помнишь? – так вот у нее какая-то просто ужасная ситуация дома.

– Да? – без интереса спросил он. – Что именно ужасно?

– Она веган, а ее мужчина абьюзит ее из-за этого.

– Мясо заставляет есть?

– Не заставляет, а говорит, только идиотка может думать, будто курица страдает от того, что люди едят яйца.

– В общем он прав.

– Да дело же не в курице! – воскликнула Лина. – Дело в том, что Оля страдает! От того, что ее унижает любимый человек.

– Не надо позволять себя унижать.

– Скажи еще, не надо его любить.

– Тоже вариант.

– Ты считаешь, это легко, перестать любить?

– Я так не считаю.

– Тогда что ей делать, по-твоему?

Надо было сказать: «Понятия не имею», – но он зачем-то сказал:

– Не превращать свои пищевые привычки во вселенскую проблему.

В Линином взгляде недоумение смешалось с возмущением и печалью. Женя видел, что это честная смесь. Потом у нее на глазах показались слезы.

– Ну что такое? – поморщился он.

В следующую секунду ему стало стыдно за презрительность своей гримасы.

– Ты совсем другой, Женя… – тихо сказала Лина. – Хороший, замечательный, но совсем другой…

Она разрыдалась, он обнял ее, стал целовать, успокаивать какими-то мгновенно забывающимися словами, все закончилось в кровати, ночью доедали яндексовские котлеты, Лина смеялась и, казалось, забыла об их дурацкой размолвке, а он и точно забыл.

«Она просто моложе, – мелькнуло у него в голове уже на границе сна. – И она действительно другая, а кто не другой?»

Не другая была Люда. Он встретился с ней назавтра – она подала на развод и попросила обязательно прийти в загс, чтобы это дело не затянулось.

– Дурак ты, Артынов, – сказала она, пока сидели в очереди в коридоре. – Врач, тем более твоей специальности, тем более завотделением, должен жить с себе подобным.

– С мужчиной, что ли? – усмехнулся он.

– Да уж лучше с мужчиной, чем с финтифлюшкой малолетней.

Лина была моложе его на семь лет, ей только что исполнилось двадцать шесть, и малолетней она точно не являлась. Так что Люда ошибалась, хоть и навела, видимо, справки.

Возражать ей Женя не стал – она имела право на него злиться. Но некая мысль выпрыгнула из ее слов и поразила его.

Он прошел весь диапазон, в котором чувства соединяются с повседневностью. От спокойного отношения к женщине, с которой живешь, до сумасшедшей к ней любви. От равенства возраста и профессии до несовпадения того и другого.

Что из этого следует, Женя понять не успел: их с Людой вызвали в кабинет, чтобы засвидетельствовать расторжение брака. Но что-то следовало точно. Может быть, это надо осмыслить. А может, просто принять как данность, из которой не следует ничего.